Melchah by =ArchiaOryix on deviantART

+13
Vampire In Reds by =ArchiaOryix on deviantART


Rasiel by =ArchiaOryix on deviantART


Crow Black by =ArchiaOryix on deviantART


Vincent by =ArchiaOryix on deviantART


Morak by =ArchiaOryix on deviantART


Nasgar by =ArchiaOryix on deviantART


Cain by =ArchiaOryix on deviantART


Dark sorcerer by =ArchiaOryix on deviantART


Noel by =ArchiaOryix on deviantART


amber eyes by =ArchiaOryix on deviantART


Black Blood by =ArchiaOryix on deviantART


Igon sketch by =ArchiaOryix on deviantART


Turiel by =ArchiaOryix on deviantART

In My Head by *tincek-marincek on deviantART


Sleeping With Butterflies by *tincek-marincek on deviantART


NOCTIS + Video by *tincek-marincek on deviantART

Там есть русские субтитры (кнопка СС на нижней панели)

Пишет  Луче Чучхе:

Об индивидуальном и социальном измерениях
Мне кажется, в обсуждениях и разговорах иногда случается такая путаница, когда собеседники говорят об одном и том же явлении в двух разных измерениях:
- индивидуальном;
- социальном.
Поскольку речь идет фактически о разных вещах, обозначаемых одними и теми же словами, выходит ерунда.

Ну вот возьмем тему школьной травли.

Если мы говорим о ней на индивидуальном, личностном уровне, то само собой разумеется, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным плохие личные кондиции, неуверенность, психологические проблемы ребенка и проблемы в семье увеличивают шансы оказаться среди травимых. И, понятное дело, очень даже разумно улучшать собственные личные кондиции или помогать ребенку улучшать его личные кондиции - это вполне _может_ помочь в его индивидуальном случае и вообще полезно (а может и не помочь, мы ведь не знаем, каковы предпосылки травли в конкретном случае, может, тяга травящих к насилию столь велика, их проблемы, которые они решают через травлю, так на них давят, что им искренне плевать, как выглядит и ведет себя жертва, остановит их только бОльшее насилие и больше ничто. Но, как бы то ни было, улучшать личные кондиции хорошо, это очевидно).

Если же мы говорим о травле на социальном уровне, то само собой разумеется, что проблема не решается способом "а пусть все травимые личностно вырастут и смогут дать отпор" и вообще никакой работой с жертвой, потому что явление системное, связано с устройством общества, школьного коллектива, массовыми иллюзиями и установками, личностными проблемами уже травящих и проблемах в их семьях, со стигматизацией жертв и так далее. Совершенно очевидно, что на социальном уровне любые разговоры о том, что нужно делать жертве - это такие успокаивающие заклинания, ведь если явление системное, т. е. предпосылки для травли остаются, просто появится новая жертва, или останется та же, или даже их количество увеличится. Социальные проблемы в принципе нерешаемы на личностном, индивидуальном уровне.

А если мы говорим о принципиальном нерешаемости проблемы на личном уровне - это фактически отказ от активной жизненной позиции, примирение с тем, что жертва является лишь объектом воздействия, отказ от ответственности за свои действия, свой выбор. Если о принципиальной нерешаемости проблемы говорят человеку, который толкует ее только на индивидуальном уровне, он, бывает, возмущается, потому что ему кажется, что это такой призыв сесть, расслабиться и получать удовольствие и ничего не делать, _даже если можешь и хочешь_. Отказ же от борьбы, когда есть ощущение своей правоты, силы и желание бороться, воспринимается очень тяжело, особенно если вроде бы "навязан". Поэтому возле поста, статьи или реплики на тему травли (или другой проблемы, обрисованной в социальном, коллективном ключе) так часто можно увидеть всякие "да, но..." с последующим рассказом о том, что отказываться от борьбы не надо.
Еще одна причина появления таких реплик - традиционное самоувещевание и самоуспокоение в духе "все в твоих руках, вообще все", цель здесь - не вступление в диалог, а снижение собственной тревожности, так что вести споры здесь может быть бесполезно и даже вредно: оспоренность главного успокаивающего тезиса (что мир предсказуем) только усиливает тревожность.

Но путаница может быть и не результатом искреннего заблуждения. Например, подозреваю, что для социального дарвиниста личное и есть общественное, социальное. Отдельных индивидуального и социального измерений как бы вовсе не существует, личные кондиции и способности должны определять социальное положение _полностью_: т. е. если ты слаб, то совершенно _естественно_, что _социум_ будет тебя травить, личность травит как бы не другая личность, а социум вообще, потому что вот так все устроено и это правильно.
И, мне кажется, грань между искренним заблуждением, нечаянной путаницей и социальным дарвинизмом очень тонка, запросто можно ее нечаянно перейти.

Повторяю: социальные проблемы решаются социальными способами. Проблема бедности не решается способом "пусть все бедные получат новое образование, крутую профессию, напишут книгу, изобретут что-то клевое и заработают много денег". Хотя конкретный бедный человек вполне может так поступить и таким образом улучшить свою жизнь, и нет ничего неправильного в том, чтобы к этому стремиться. Проблема изнасилований не решается способом "пусть потенциальные жертвы будут осторожны", проблема расизма "пусть все негры будут супер-пупер и лучше всех" и так далее.
Есть еще и такое - некоторые не понимают, зачем вообще говорить об этом самом социальном уровне - если смотреть с индивидуального уровня, то такие разговоры выглядят пустой болтовней, а то еще и вредной болтовней (хотя, конечно, такие разговоры _объективно_ бывают пустой, а то и вредной болтовней, но я не об этом). Ну вот для этого - социальные проблемы решаются на социальном уровне, а чтобы решать, нужно понимать, в чем проблема-то состоит.
Когда я говорю о социальном уровне, я не имею в виду, что вот это должно делать государство. Нифига. Очень даже может делать каждый конкретный человек и даже должен делать каждый конкретный, например, чтобы решить проблему расизма, можно для начала отказаться от расистских шуточек, в таком духе. Никакое государство не заставит каждого конкретного члена социума сделать такой выбор, это всегда индивидуальное решение (и вот здесь личное и социальное смыкаются: поступая так, личность проявляет себя как часть социума).

URL записи

(с) Надежда Тэффи

На елке было весело. Наехало много гостей, и больших, и маленьких. Был даже один мальчик, про которого нянька шепнула Кате, что его сегодня высекли. Это было так интересно, что Катя почти весь вечер не отходила от него; все ждала, что он что-нибудь особенное скажет, и смотрела на него с уважением и страхом. Но высеченный мальчик вел себя как самый обыкновенный, выпрашивал пряники, трубил в трубу и хлопал хлопушками, так что Кате, как ни горько, пришлось разочароваться и отойти от него.
Вечер уже подходил к концу, и самых маленьких, громко ревущих ребят стали снаряжать к отъезду, когда Катя получила свой главный подарок – большого шерстяного барана. Он был весь мягкий, с длинной кроткой мордой и человеческими глазами, пах кислой шерсткой, и, если оттянуть ему голову вниз, мычал ласково и настойчиво: мэ-э!
Баран поразил Катю и видом, и запахом, и голосом, так что она даже, для очистки совести, спросила у матери:
– Он ведь не живой?
читать дальшеМать отвернула свое птичье личико и ничего не ответила; она уже давно ничего Кате не отвечала, ей все было некогда. Катя вздохнула и пошла в столовую поить барана молоком. Сунула ему морду прямо в молочник, так что он намок до самых глаз. Подошла чужая барышня, покачала головой:
– Ай-ай, что ты делаешь! Разве можно неживого зверя живым молоком поить! Он от этого пропадет. Ему нужно пустышного молока давать. Вот так.
Она зачерпнула в воздухе пустой чашкой, поднесла чашку к барану и почмокала губами.
– Поняла?
– Поняла. А почему кошке настоящее?
– Так уж надо. Для каждого зверя свой обычай. Для живого – живое, для неживого – пустышное.
Зажил шерстяной баран в детской, в углу, за нянькиным сундуком. Катя его любила, и от любви этой делался он с каждым днем грязнее и хохлатее, и все тише говорил ласковое мэ-э. И оттого, что он стал грязный, мама не позволяла сажать его с собой за обедом.
За обедом вообще стало невесело. Папа молчал, мама молчала. Никто даже не оборачивался, когда Катя после пирожного делала реверанс и говорила тоненьким голосом умной девочки:
– Мерси, папа! Мерси, мама!
Как-то раз сели обедать совсем без мамы. Та вернулась домой уже после супа и громко кричала еще из передней, что на катке было очень много народа. А когда она подошла к столу, папа взглянул на нее и вдруг треснул графин об пол.
– Что с вами? – крикнула мама.
– А то, что у вас кофточка на спине расстегнута.
Он закричал еще что-то, но нянька схватила Катю со стула и потащила в детскую.
После этого много дней не видела Катя ни папы, ни мамы, и вся жизнь пошла какая-то ненастоящая. Приносили из кухни прислугин обед, приходила кухарка, шепталась с няней:
– А он ей... а она ему... Да ты, говорит... В-вон! А она ему... а он ей...
Шептали, шуршали.
Стали приходить из кухни какие-то бабы с лисьими мордами, моргали на Катю, спрашивали у няньки, шептали, шуршали:
– А он ей... В-вон! А она ему...
Нянька часто уходила со двора. Тогда лисьи бабы забирались в детскую, шарили по углам и грозили Кате корявым пальцем.
А без баб было еще хуже. Страшно.
В большие комнаты ходить было нельзя: пусто, гулко. Портьеры на дверях отдувались, часы на камине тикали строго. И везде было «это»:
– А он ей... А она ему...
В детской перед обедом углы делались темнее, точно шевелились. А в углу трещала огневица – печкина дочка, щелкала заслонкой, скалила красные зубы и жрала дрова. Подходить к ней нельзя было: она злющая, укусила раз Катю за палец. Больше не подманит.
Все было неспокойное, не такое, как прежде.
Жилось тихо только за сундуком, где поселился шерстяной баран, неживой зверь. Питался он карандашами, старой ленточкой, нянькиными очками, – что Бог пошлет, смотрел на Катю кротко и ласково, не перечил ей ни в чем и все понимал.
Раз как-то расшалилась она, и он туда же, – хоть морду отвернул, а видно, что смеется. А когда Катя завязала ему горло тряпкой, он хворал так жалостно, что она сама потихоньку поплакала.
Ночью бывало очень худо. По всему дому поднималась возня, пискотня. Катя просыпалась, звала няньку.
– Кыш! Спи! Крысы бегают, вот они тебе ужо нос откусят!
Катя натягивала одеяло на голову, думала про шерстяного барана, и, когда чувствовала его, родного, неживого, близко, засыпала спокойно.
А раз утром смотрели они с бараном в окошко. Вдруг видят: бежит через двор мелкой трусцой бурый кто-то, облезлый, вроде кота, только хвост длинный.
– Няня, няня! Смотри, какой кот поганый!
Нянька подошла, вытянула шею.
– Крыса это, а не кот! Крыса. Ишь, здоровенная! Этакая любого кота загрызет! Крыса!
Она так противно выговаривала это слово, растягивая рот, и, как старая кошка, щерила зубы, что у Кати от отвращения и страха заныло под ложечкой.
А крыса, переваливаясь брюхом, деловито и хозяйственно притрусила к соседнему амбару и, присев, подлезла под ставень подвала.
Пришла кухарка, рассказала, что крыс столько развелось, что скоро голову отъедят.
– В кладовке у баринова чемодана все углы отгрызли. Нахальные такие! Я вхожу, а она сидит и не крянется!
Вечером пришли лисьи бабы, принесли бутылку и вонючую рыбу. Закусили, угостили няньку и потом все чего-то смеялись.
– А ты все с бараном? – сказала Кате баба потолще. – Пора его на живодерню. Вон нога болтается, и шерсть облезла. Капут ему скоро, твоему барану.
– Ну, брось дразнить, – остановила нянька. – Чего к сироте приметываешься.
– Я не дразню, я дело говорю. Мочало из него вылезет, и капут. Живое тело ест и пьет, потому и живет, а тряпку сколько ни сусли, все равно развалится. И вовсе она не сирота, а маменька ейная, может быть, мимо дома едет да в кулак смеется. Хю-хю-хю!
Бабы от смеха совсем распарились, а нянька, обмакнув в свою рюмку кусочек сахару, дала Кате пососать. У Кати от нянькина сахару в горле зацарапало, в ушах зазвенело, и она дернула барана за голову.
– Он не простой: он, слышишь, мычит!
– Хю-хю! Эх ты, глупая! – захюкала опять толстая баба. – Дверь дерни, и та заскрипит. Кабы настоящий был, сам бы пищал.
Бабы выпили еще и стали говорить шепотом старые слова:
– А он ей... В-вон... А она ему...
А Катя ушла с бараном за сундук и стала мучиться.
Неживуч баран. Погибнет. Мочало вылезет, и капут. Хотя бы как-нибудь немножко бы мог есть!
Она достала с подоконника сухарь, сунула барану под самую морду, а сама отвернулась, чтобы не смущать. Может, он и откусит немножко... Пождала, обернулась, – нет, сухарь не тронутый.
– А вот я сама надкушу, а то ему, может быть, начинать совестно.
Откусила кончик, опять к барану подсунула, отвернулась, пождала. И опять баран не притронулся к сухарю.
– Что? Не можешь? Не живой ты, не можешь!
А шерстяной баран, неживой зверь, отвечал всей своей мордой кроткой и печальной:
– Не могу я! Не живой я зверь, не могу!
– Ну, позови меня сам! Скажи: мэ-э! Ну, мэ-э! Не можешь? Не можешь!
И от жалости и любви к бедному неживому так сладко мучилась и тосковала душа. Уснула Катя на мокрой от слез подушке и сразу пошла гулять по зеленой дорожке, и баран бежал рядом, щипал травку, кричал сам, сам кричал мэ-э и смеялся. Ух, какой был здоровый, всех переживет!
Утро было скучное, темное, беспокойное, и неожиданно объявился папа. Пришел весь серый, сердитый, борода мохнатая, смотрел исподлобья, по-козлиному. Ткнул Кате руку для целованья и велел няньке все прибрать, потому что придет учительница. Ушел.
На другой день звякнуло на парадной.
Нянька выбежала, вернулась, засуетилась.
– Пришла твоя учительница, морда как у собачищи, будет тебе ужо!
Учительница застучала каблуками, протянула Кате руку. Она действительно похожа была на старого умного цепного пса, даже около глаз были у нее какие-то желтые подпалины, а голову поворачивала она быстро и прищелкивала при этом зубами, словно муху ловила.
Осмотрела детскую и сказала няньке:
– Вы – нянька? Так, пожалуйста, все эти игрушки заберите и вон, куда-нибудь подальше, чтоб ребенок их не видел. Всех этих ослов, баранов – вон! К игрушкам надо приступать последовательно и рационально, иначе – болезненность фантазии и проистекающий отсюда вред. Катя, подойдите ко мне!
Она вынула из кармана мячик на резине и, щелкнув зубами, стала вертеть мячик и припевать: «Прыг, скок, туда, сюда, сверху, снизу, сбоку, прямо. Повторяйте за мной: прыг, скок... Ах, какой неразвитой ребенок!»
Катя молчала и жалко улыбалась, чтобы не заплакать. Нянька уносила игрушки, и баран мэкнул в дверях.
– Обратите внимание на поверхность этого мяча. Что вы видите? Вы видите, что она двуцветна. Одна сторона голубая, другая белая. Укажите мне голубую. Старайтесь сосредоточиться.
Она ушла, протянув снова Кате руку.
– Завтра будем плести корзиночки!
Катя дрожала весь вечер и ничего не могла есть. Все думала про барана, но спросить про него боялась.
«Худо неживому! Ничего не может. Сказать не может, позвать не может. А она сказала: в-вон!»
От этого ужасного слова вся душа ныла и холодела.
Вечером пришли бабы, угощались, шептались:
– А он ее, а она его...
И снова:
– В-вон! В-вон!
Проснулась Катя на рассвете от ужасного, небывалого страха и тоски. Точно позвал ее кто-то. Села, прислушалась.
– Мэ-э! Мэ-э!
Так жалобно, настойчиво баран зовет! Неживой зверь кричит.
Она спрыгнула с постели вся холодная, кулаки крепко к груди прижала, слушает. Вот опять:
– Мэ-э! Мэ-э!
Откуда-то из коридора. Он, значит, там...
Открыла дверь.
– Мэ-э!
Из кладовки.
Толкнулась туда. Не заперто. Рассвет мутный, тусклый, но видно уже все. Какие-то ящики, узлы.
– Мэ-э! Мэ-э!
У самого окна пятна темные копошились, и баран тут. Вот прыгнуло темное, ухватило его за голову, тянет.
– Мэ-э! Мэ-э!
А вот еще две, рвут бока, трещит шкурка.
– Крысы! Крысы! – вспомнила Катя нянькины ощеренные зубы. Задрожала вся, крепче кулаки прижала. А он больше не кричал. Его больше уже не было. Бесшумно таскала жирная крыса серые клочья, мягкие куски,трепала мочалку.
Катя забилась в постель, закрылась с головой, молчала и не плакала. Боялась, что нянька проснется, ощерится по-кошачьи и насмеется с лисьими бабами над шерстяной смертью неживого зверя.
Затихла вся, сжалась в комочек. Тихо будет жить, тихо, чтоб никто ничего не узнал.

Пишет  Nateray:

Зацепило, ничего не поделать.



URL записи

(с) "Моя система здоровья", Амосов Н.М.

Система эта, как акселератор в автомобиле: сколько нажмешь, столько мощности выдаст мотор. На холостом ходу мотор крутится еле-еле, совсем бесшумно. Однако остановка только при полном прекращении подачи горючего. Также и у нас: какая-то степень усиления, форсирования есть всегда, даже во сне, даже под наркозом. Полный покой только у мертвых.
Режим форсирования эволюция придумала для спасения жизни в крайних обстоятельствах. Говорят: "экстремальные условия". Пусковая кнопка - на разуме. Он оценивает угрозу и включает эмоции страха, гнева, горя и радости. Цепочка "системы напряжения", действующая как реакция на стресс, такая: кора - подкорка - гипоталамус - гипофиз - надпочечники - кровь - клетки.

Противоположность напряжению - расслабление. Это не торможение, это означает снять ногу с акселератора, убавить газ. Для животных и человека сильное расслабление - это сон, причем тоже разной глубины. Есть два источника физиологических импульсов, активно способствующих расслаблению: с утомленных мышц и с полного желудка. О первом мы почти забыли, а второй в большом фаворе.
Психологически расслабление приятно, оно уменьшает тревогу.
читать дальшеДля регуляторов повышенная тренированность опасна. Регулирование может стать неадекватным. Нервная клетка будет выдавать больше импульсов на "рабочий" орган при том же уровне внешнего раздражения. В результате орган будет выдавать ответ, не соответствующий потребности организма. Это называется "невроз", он часто сопровождается болью в голове, животе, сердце.

Память - вот беда для системы напряжения. Животное быстро забывает, человек помнит и много думает, повторяет неприятные воспоминания и все планирует. "Стрессорная" система длительно активируется "сверху" и перенапрягается. В то же время "снизу" (от утомленных мышц) она не расслабляется, механизм разложения "гормонов напряжения" детренирован. Отсюда источник "болезней регулирования", к которым можно отнести артериальную гипертензию, язву желудка, всевозможные спазмы: бронхов - при астме, венечных сосудов - при стенокардии, кишечника - при колите. Конечно, главное проявление "перегрева" - плохой сон. Человек не спит, "система напряжения" не отдыхает, продолжает "тренироваться".
Бессонница сама по себе неприятна. Но она еще усугубляется страхом. Очень распространено мнение, что если человек не спит, то организм в это время терпит большой ущерб, ему угрожают разные болезни. Доля правды в этом есть, но не следует преувеличивать. Страх перед бессонницей вреднее, чем она сама, потому что он "пугает" сон. Нормальный человек переживает одну бессонную ночь, а на вторую засыпает, если обеспечивает себе покой.

Как сохранить нормальную активность регуляторов, уберечь их от перетренировки?
Ответ простой, о чем знает не только врач, а чуть ли не каждый человек: успокаивающие средства, так называемые транквилизаторы. Сначала появился элениум, потом седуксен и одновременно масса снотворных. Сейчас немного людей, ведущих напряженную жизнь, с интеллектом и эмоциями, спят без пилюль.
Здоровье нельзя удержать лекарствами, таблетками, они предназначаются для лечения болезней. Это относится и к нашему предмету - "системе напряжения". Держать ее в руках, пожалуй, труднее, чем не переедать или делать физкультуру. Не могу сказать про себя, что я овладел своей психикой, но достиг некоторого компромисса с собой и спасаюсь от "перегревов". Не буду даже пытаться научить читателей аутотренингу и тем более излагать ступени йоги, а ограничусь несколькими советами.

Одно предварительное условие: самонаблюдение. Следите за собственными действиями - это второй уровень сознания. Слежение за мыслями - третий. Слежение - условие для любого управления. Надо наблюдать за собой, запоминать и пытаться оценивать. По крайней мере пытаться. Большинство людей даже и не задумывается над тем, что течение мыслей не бесконтрольный процесс. Нет, я не собираюсь глубоко вдаваться в этот предмет, но как держать себя в руках, если не видишь, как выходишь за рамки?
Главная проблема — сон. Если человеку удается сохранить без снотворного хороший сон по глубине и по длительности, его нервы в порядке.
Первый совет: не экономить время на сне. Потребности в отдыхе индивидуальны, но в среднем - 8 ч.
Второй совет: не бояться бессонницы. Не суетиться, если с утра голова будет тяжелая, ничего, потерпите. Сказать, что от этого большой вред, нельзя.
Когда жизнь не дает передышки и плохие ночи следуют одна за другой, примите снотворное. Не надо бояться снотворных. Просто следует их строго ограничить, чтобы не образовалась привычка. Сон нужно регулировать деятельностью, а к лекарствам прибегать, когда угрожает срыв. Но если уже не удается их избежать и день, и два, и три, это серьезный сигнал к изменению режима жизни. Нужно отключиться совсем на несколько дней, чтобы прекратить прием снотворных, а потом ограничить и нервные нагрузки.

Я понимаю: мои советы ничего не стоят, все об этом и так знают. Обычно говорят: "Не удается". Не скажите. Есть разные условия жизни людей. Одни поставлены на такое место, что не могут распорядиться своим временем и своими нагрузками. Таким ничего не остается, как тянуть до инфаркта, если работа им дорога за то, что она дает удовольствие деятельности, власть, деньги - кому что дороже.
Один технический прием для засыпания: выберите удобную позу, лучше на боку, и лежите совершенно неподвижно. Постепенно расслабьте мышцы. Начинать нужно с лица - именно мимические мышцы отражают наши эмоции. Это запрограммировано в генах, от самых древних предков. Тут и нужно научиться следить: уметь прослушать каждую часть тела, определить, насколько напряжены мышцы. Если определить, то можно и расслабить усилием воли, произвольно. Некоторые рекомендуют повторять слова, например, "расслабься" или просто: "спокойно". Попробуйте, может быть, это поможет.

Расслабление мышц лица действует по типу прерывания обратной связи и на причину напряжения: на эмоции и мысли. После лица другие мышцы расслабить проще. Исследуйте одну часть тела за другой и расслабляйте мышцы - руки, ноги, спину, пока все тело не ляжет совсем пассивно, как чужое. Иногда перед расслаблением нужно легонько сократить мышцу, например, подвигать рукой или челюстью.
Спрашивается, на что же переключить мысли? Совсем не мыслить невозможно. Лучше всего подключиться мыслью к собственному дыханию. Сначала нужно перестать им управлять, расслабиться и пусть дышится автоматически. Обычно дыхание замедляется и становится более глубоким. Дальше требуется только следить за ним, будто смотреть со стороны: вот - вдох, вот - пауза, начался выдох.
В большинстве случаев через полчаса, через час сон приходит. Если все-таки нет, тогда нужно бросить усилия и лежать совершенно неподвижно.

"Перегрев" психики, "системы напряжения" в течение дня оборачивается плохим сном, но, если он продолжается неделями и месяцами, могут появиться другие симптомы. Они всем известны, но их не туда адресуют. Болит голова, говорят о голове, живот - о желудке, запоры и поносы - о кишечнике, сердце - о сердце. Я уже не упоминаю о повышении артериального давления, говорят - гипертензия. В действительности же, по крайней мере вначале, это все перетренировка "системы напряжения". Это сигнал к отключению, и одним вечером и выходным днем уже не отделаться, нужно больше.

Всё, что нас не убивает, впоследствии сильно жалеет об этом.
(с) Княжна

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра