Оригинал взят у
svart_ulfrв
О.А. Плахова Отражение народных представлений о Дикой Охоте в сказочной картине мира
(с)
О.А. Плахова Отражение народных представлений о Дикой Охоте в сказочной картине мира Сказочный дискурс признается одной из «наиболее ранних форм художественной коммуникации, в которой нашли отражение наивное сознание и «древняя» картина мира» [1, с. 130]. Система архаических народных верований, наивное знание характеризуется Е.М. Абышевой как трансцендентное в силу отсутствия у него, в отличие от истинного логического знания, эмпирического источника [2]. Совокупность народных представлений, опирающихся на веру в иррациональное, получает разностороннее описание на материале сказочного (и шире – фольклорного) дискурса [3; 4; 5;6; 7; 8; 9; 10; 11; 12]. Вместе с тем, отдельные фрагменты сказочной концептосферы требуют тщательного изучения и до сих пор не составляли предмета исследования лингвистов. Одним из них является концепт
«Wild Hunt / Дикая Охота», занимающий значимое место в народном художественном сознании английского этноса и репрезентированный в сказочной картине мира набором вербальных и невербальных знаков. Соответственно, целью настоящего исследования видится этнолингвистическая и лингвосемиотическая дескрипция народных представлений о Дикой Охоте, манифестированных в сказочной картине мира единицами языкового и иных культурных кодов.
читать дальшеПредставления о Дикой Охоте возводятся исследователями фольклора к марутам – персонажам древнеиндийской мифологии [13, c. 25]. Маруты, будучи божествами бури, ветра, грома и молнии, сопровождают Индру – бога грома и молнии – на битву. По одной из версий их имя соотносится с сочетанием *mar-ut-/-vat- («веющий с моря») [14, с. 350]. Реминисценции архаических представлений находят отражение в фольклорном наследии Северной Европы, рисующем выезды Дикого Охотника по штормовому небу в окружении сонма мертвецов.
Фольклорные повествования о Дикой Охоте распространены на всей территории Британских островов.Сам процесс охоты репрезентирован знаком - процессивом Wild Hunt (в демонарии германцев тождественный фрагмент концептосферы номинируется посредством сложных языковых знаков das Wütende Heer, Groden’s Heer [15, c. 329]), а ее субъекты – знаками-персоналиями:
– номинациями своры собак: Gabriel Ratchets / Gabble retchit (Йоркшир), Gabriel Hounds (Дарем), Wish Hounds (Дартмур), the Wisk, Yesk, Heath Hounds (Девоншир), Cwn Annwn, Cwn Wybir (Уэльс), dandy dogs, Dando’s dogs, Cheney’s Hounds (Корнуолл), hell-hounds, spectral hounds;
– номинациями Дикого Охотника: wild hunter, Wild Huntsman, Spectre Horseman, the black huntsman.
Происхождение Дикой Охоты исследователи традиционно связывают с влиянием германо-скандинавских мотивов (реже кельтских верований) на английскую мифологическую систему. В отдельных случаях в образе Охотника усматривают бога древних германцев Тиу (скандинавского Тюра) [16]. Гораздо чаще, однако, его отождествляют с Одином, который в скандинавских легендах приобретает демонические черты и преследует эльфийских женщин [15, c. 329; 17, с. 314].
Под влиянием христианства образ Дикого Охотника сливается с образом дьявола, собирающего души грешников, или с образом умершего, бросившего вызов Богу. Не случайно адские псы в Корнуолле именуются Devil’s dandy dogs и Dando’s dogs. История повествует о священнике Дандо, жившем в Корнуолле, который во время охоты встретил самого дьявола. За свою неправедную жизнь он вынужден был стать участником дьявольской охоты. В народе верили, что Дандо отпускают на короткий срок из преисподней, и он продолжает свою охоту [17, с. 312–313; 18, с. 521–522]. Отождествление Дикого Охотника с дьяволом обусловлено тесной архаической связью последнего с природными духами, одним из воплощений которых он первоначально являлся (ср. кельтский бог плодородия Цернунн, античный Пан). В англоязычном сказочном дискурсе сохранились устойчивые ассоциации между появлением дьявола в профаном мире и изменением погодных условий, проявляющемся в усилении ветра и приближении шторма. Ср.: When he had muttered about half of the spell thunder began to roar in the distance; rain splashed on the roof, and ran in streams from the eaves; a gust of wind moaned round the house, rattling the loose leaded panes, shaking the doors, and scattering the embers upon the hearth. At the same time the solitary light, which had begun to burn a pale and ghastly blue, was suddenly extinguished, as though by an invisible hand; but the terrified schoolmaster was not long left in darkness, for a vivid flash of lightning illuminated the little chamber… («The Sands of Cocker») [19, c. 122–123]. Функционирующие в народной культуре сложные знаки fairy wind и as busy as the devil in a gale of wing (северные графства Англии) также подтверждают родство дьявола с духами стихий.
В номинации Дикой Охоты Gabriel Ratchets также аккумулированы христианские представления, имеющие локальное распространение в английской лингвокультуре. Жители Дербишира верят, что в небе архангел Гавриил погоняет своим хлыстом нечистую силу (поверье зафиксировано в середине XIX в.) [20, c. 139].
Предшественниками Дикой Охоты отдельные исследователи считают рыцарей короля Артура, странствующего короля древних бриттов Херлу со свитой и кавалькады разъезжающих верхом мертвецов, которых средневековые авторы окрестили the household of Herlethingus (возможно фраза имеет значение «the troops of Herla»), the household of Herlechinus, troops of Herlewin [20, c. 174, 324]. Король Херла, пробыв в подземных чертогах у гнома три дня, возвращается в свой мир и обнаруживает, что на Земле прошло уже два столетия: Soon after, Herla reached the light of day, and having got back to his kingdom again, called an old shepherd and asked for news of his queen, using her name. The shepherd looked at him astonished, and said, “Lord, I scarcely understand your language, for I am a Saxon, and you a Briton. I have never heard the name of that queen, except in the case of one who they say was Herla’s wife, queen of the earliest Britons. He is fabled to have disappeared with a dwarf at this cliff, and never to have been seen on earth again. The Saxons have now held this realm for two hundred years, having driven out the original inhabitants.” The king was astonished, for he imagined that he had been away for three days only («King Herla») [21, с. 45–46]. Его спешившиеся спутники в мгновение ока рассыпаются в прах, едва коснувшись ногами земли. Королю и оставшейся в живых свите ничего не остается, как продолжить бесконечные во времени и пространстве скитания в ожидании, когда исполнится предупреждение гнома: The pigmy guided them down the dark passage, and there gave them a (small) bloodhound (canem sanguinarium) small enough to be carried (portabilem), then, strictly forbidding any of the king’s retinue to dismount until the dog leapt from his carrier…. («King Herla») [21, с. 45].
Существующие в народном художественном сознании представления о сущности и функционально прагматических характеристиках феномена Дикой Охоты возможно свести к нескольким основным группам.
– Представления о Дикой Охоте рождены криками перелетных птиц (кроншнепов, диких гусей, диких уток и чирков), чей путь пролегает через территорию Британских островов. Акустические ощущения древнего человека обрабатывались мифологическим сознанием в соответствии с его законами, дополняясь образными характеристиками и наделяясь значимыми для архаического общества смыслами. Относительно ясной этимологией, по мнению ряда исследователей британского фольклора, обладает индивидуализирующая номинация Дикой Охоты Gabriel Hounds (Ratchets) / Gabble retchit (Йоркшир) [20, c. 139]. В отношении данной номинации можно предположить наложение семантических полей лексем Gabriel и gabble, последняя из которых ассоциативно связана с Gabriel и обозначает звуки, издаваемые животными и птицами: cf. gabble – 3 гоготать (о гусях); кудахтать (о курах) [22, с. 5]. А. Платов в работе «Дикая Охота королей Севера» приводит предположение Дженнифер Вествуд относительно связи первого элемента составных номинаций Gabriel Hounds и Gabble Ratchets с архаической германской основой со значением «труп, мертвец» [23], связывая таким образом феномен Дикой Охоты с древнейшими народными представлениями о воинстве иного мира.
– В своре Дикого Охотника, по народным поверьям, присутствуют демоны, в чьи обязанности вменяется преследование душ грешников: they are always supposed to be evil spirits hunting the souls of the dead («Spectre-Dogs») [24]. Таких собак называют адскими псами (Devil’s dandy dogs, hell-hounds). Другой функцией собак-призраков считается предзнаменование беды, чаще смерти (Wish Hounds, the Seven Whistlers, Gabriel Hounds, Cwn Annwn). Гончие Гавриила предвещают смерть или несчастье жителям дома, над которым они кружатся. Валлийские адские псы (Cwn Annwn) в отличие от корнуоллских псов (Devil’s dandy dogs), предвещая смерть, не являются ее причиной. Вера в то, что свистуны (the Seven Whistlers) являются предвестниками несчастья, была наиболее распространена в XIX в. среди моряков и рудокопов, которые видели в свисте недобрый знак. Духи, подобные банши, а в некоторых поверьях души погибших горняков и рыбаков возвращались к своим товарищам, чтобы предупредить о грозящей опасности. В таких случаях, чтобы избежать смерти, надлежало бросать работу и уходить домой [17,с. 311–312; 20, c. 318].
– Достаточно распространенным мотивом, лежащим в основе феномена Дикой Охоты, является мотив наказания. По мнению Г.Р. Хусаиновой, в сказочном дискурсе наказанию подвергаются и положительные, и отрицательные персонажи. Форма наказания при этом варьирует: положительным героям приходится выполнять трудные задания, а отрицательных героев наказывают смертью [25]. В отношении субъектов Дикой Охоты наказание проявляется не в смерти как таковой, а в лишении их права на покой. Посмертная охота как наказание накладывается на страстных охотников, пренебрегавших при жизни своими обязанностями (в том числе религиозными) или приказавших по своей смерти убить и захоронить гончих в собственных могилах (поверья в Кливленде, Дербишире, Корнуолле).В Лестершире верят в то, что свистунами стали семь горняков, напившиеся допьяна в воскресный день и свистевшие на спор после захода солнца. Появившийся смерч унес их под облака, где они летают до сих пор. В Ланкашире свистунами считают души скитающихся евреев, которые, подобно вечному жиду Агасферу, не знают себе покоя. В Вустершире и Шропшире ходят предания о том, что шестеро евреев летают в поисках седьмого, обретение которого ознаменует конец света [17, с. 313; 20, c. 139, 318]. В свиту Дикой Охоты таким образом попадают души умерших, за собственные тяжкие грехи или грехи своего народа приговоренные к бесконечным странствиям.
– Души некрещеных детей, наряду с душами грешников, присоединяются к свите Дикого Охотника. Существует поверье о том, как однажды корнуоллский крестьянин, возвращаясь навеселе домой, встречает процессию во главе с Диким Охотником и просит у него в качестве знака удачи один из его трофеев. Получив трофей, крестьянин спешит домой и позже при свете фонаря видит, что держит в руках собственного мертвого ребенка. Видение исчезает, а крестьянина извещают о внезапной смерти его сына [16].
В сказочной картине мира английского этноса фиксация феномена Дикой Охоты осуществляется посредством совокупности языковых и неязыковых знаков, соотносимых с субъектом и объектом Охоты, процессом Охоты, пространственно-временными характеристиками Охоты и средствами противодействия ей.
Значимым хронотопическим маркером Дикой Охоты, как правило, выступают знаки-хрононимы, получающие в англоязычном сказочном дискурсе формульную манифестацию (cloudy nights, one windy night) и реализующие правый член фундаментальной оппозиции мифологического сознания свет vs тьма (в более общем виде жизнь vs смерть). Сопровождающие хрононим квалификативы, вводящие метеорологический код (cloudy, windy), свидетельствуют об устойчивой корреляции Дикой Охоты с воздушной стихией, включая способ перемещения и невидимость ее субъектов: they are only heard, and seem to be passing swiftly along in the air, as if in hot pursuit of their prey; and though not very high up, yet they cannot be seen, because they generally choose cloudy nights («Spectre-Dogs») [24].
Несмотря на склонность исследователей фольклора объяснять феномен Дикой Охоты в произведениях английской традиционной словесности преимущественным влиянием германо-скандинавских верований, знаки-локативы в сказочной картине мира свидетельствуют о значительной роли кельтской культуры в формировании представлений о данном явлении сверхъестественного бытия. Маркерами, очерчивающими область экзистенции Дикой Охоты, выступают сложные знаки, содержащие элементы натурфактного кода и обозначающие объекты топонимики, в том числе на территориях распространения кельтской культуры: a great cliff of granite rising precipitately above the River Plym that debouches at Plymouth, which goes by the name of the Dewerstone, or the rock of Tiu or of Tyr [16]; Heath Hounds; the moors of Cornwall; in various parts of England and Wales, but chiefly in mountainous districts («Spectre-Dogs») [24].
В создании образов участников Дикой Охоты активное участие принимают единицы зооморфного кода hound, dog, ratchet, указывающие на внешний вид сверхъестественных существ. Детализация внешнего облика осуществляется посредством набора знаков соматического, колороморфного, нумерологического
и натурфактного кодов: black, with fiery eyes and teeth, and sprinkled all over with blood; a numerous pack, blackened the ground as far as it could be seen, each snorting fire. В облике охотника совмещаются антропо- и зооморфные черты, на которые накладывается цветовая символика и которые сближают его образ с образом дьявола: Wild Huntsman; Spectre Horseman; the black huntsman; He was black, had large fiery eyes, horns, a tail, and carried in his clawy-hand a long hunting-pole («Spectre-Dogs») [24].
В более поздних представлениях, распространенных в Девоне и Уэльсе, дикая свора собак во главе с Охотником трансформируется в черную карету смерти с упряжкой черных лошадей, погоняемых безголовым кучером, впереди которой бежит черная гончая. Архаический образ претерпевает изменения в этническом сознании британцев в соответствии с реалиями более поздних периодов развития социума, что проявляется в частичном замещении зооморфного кода артефактным (a pack of spectral hounds → the death-coach). Сохранившиеся элементы зооморфного кода (black horses, a black hound) косвенно указывают на архаический источник нового мифологического образа. Антропозооморфный образ дьявола уступает место владелице кареты, некоей леди Говард, в облике которой также персонифицирована смерть. При значительной трансформации исходного образа, обусловленной влиянием экономических, культурных и религиозных факторов, обновленный вид Дикой Охоты сохраняет, тем не менее, свои функциональные характеристики («for the coach halts to pick up the spirits of the dying» [16]).
Наибольшую смысловую нагрузку в создании образов субъектов Дикой Охоты играют единицы аудитивного кода, поскольку издаваемые участниками охоты пронзительные и отрывистые звуки задолго до визуализации духов (в тех случаях, когда она имеет место) сигнализируют об их проникновении в профанный мир.
В сказочном дискурсе аудитивные характеристики референтов ирреального бытия манифестируются процессивными знаками, в основном, формульного характера и многочисленными квалификативами разной степени сложности: in full cry; yelping is said to be sometimes as loud as the note of a bloodhound, but sharper and more terrific; the baying of hounds; the dismal yelp of the Devil's Dandy-dogs; the melancholy yelping of the hounds and the fiendish shout of the hunter; yelped more dismally than ever («Spectre-Dogs») [24].
Квалификативы, осуществляющие дескрипцию акустической составляющей образа субъектов Дикой Охоты (the dismal yelp of the Devil's Dandy-dogs; the fiendish shout of the hunter; yelping in the most frightful tone; yelped more dismally than ever; their yelping is so dreadful), совместно с квалификативами и локативами, указывающими на их сверхъестественную природу (spectral hounds; diabolical yelping; Spectre Horseman; hellhounds, Cwn Annwn 1), участвуют в формировании так называемого «психологического пространства», аккумулирующего информацию о переживаниях персонажей и их психологическом настрое [26, с. 231].
На содержание психологического пространства сказочного нарратива, вероятно, накладывают отпечаток национально-культурные факторы, под влиянием которых рождаются авторские или народные произведения, и мировосприятие индивидуального или коллективного автора – творца сказочных текстов. Так, в русской литературной сказке создание психологического портрета персонажа осуществляется чаще всего посредством языковых знаков, обозначающих чувство удивления и изумления [26, с. 231]. В сказочной картине мира английского этноса доминирующими вербальными маркерами состояния героя-человека в момент встречи с Дикой Охотой становятся обозначения страха и ужаса.
Помимо отмеченных языковых знаков, в дескрипции психологического состояния героя-человека как объекта Дикой Охоты участвуют:
– номинации эмоционального состояния субъектов Дикой Охоты: the fury of these hell-hounds; wild hunter; Wild Huntsman;
– номинации страха и ужаса как состояния, в котором пребывает объект Дикой Охоты: fright; I was
so frightened I could say no more then; horror; I was afraid to speak;
– квалификативные и процессивные знаки, указывающие на нарушение функций человеческого организма под влиянием переживаемого ужаса: trembling all over; I was so frightened I could say no more then; I was afraid to speak; all who hear them lose their senses; he was horror-struck; the poor herdsman hastened home as fast as his trembling frame permitted.
Эмоциональное состояние объекта Дикой Охоты обусловлено целями, которые преследуют субъекты
охоты (in hot pursuit of their prey; hunting the souls of the dead), и ее последствиями для референтов профанного мира (the speedy death of some person). Стремление к самосохранению способствует разработке в народной культуре совокупности средств защиты и противостояния враждебным существам сверхъестественного мира, которые в сказочной картине мира поддерживаются соответствующей лингвосемиотикой.
Простейшие средства защиты представлены артефактными, натурфактными и фитоморфными знаками – в качестве средства спасения подойдет любой объект живой и неживой природы, который скроет человека
от глаз адских псов: What was the poor rustic to do? No cottage was near, no rock, no tree to shelter him – nothing remained but to abandon himself to the fury of these hell-hounds («Spectre-Dogs») [24]. Однако наиболее эффективные средства защиты, полностью избавляющие человека от опасности стать случайной жертвой Дикой Охоты, сформировались в народной культуре под влиянием христианского вероучения и репрезентированы эзотерическим кодом. Ср.: … at the first holy words he uttered the hounds stood still, but yelped more dismally than ever; and the huntsman shouted, «Bo Shrove I!» which «means,» says the narrator, «in the old language, The boy prays!» The black huntsman then drew off his dandydogs… («Spectre-Dogs») [24].
Таким образом, феномен Дикой Охоты в народном художественном сознании аккумулирует народные представления о вредоносном вторжении референтов ирреальной действительности в профанный мир. Опасность, которой подвергается жизнь человека в ситуации Дикой Охоты, может быть и непосредственной и опосредованной (в случае предзнаменования скорой смерти). Многочисленные номинации Дикой Охоты и средства ее дескрипции в сказочной картине мира английского этноса в лингвосемиотическом отношении представляют собой многослойные образования, содержащие элементы верований разных эпох и культур. Семиозис Дикой Охоты реализован в англоязычном сказочном дискурсе в хронотопе, субъекте, объекте и самом процессе Охоты посредством спатиальных, темпоральных, зооморфных, аудитивных, соматических, колороморфных, манипулятивных и эзотерических знаков.
1 А. Платов отмечает существование у второго элемента номинации значения Иной мир – Волшебная Страна древнейших преданий. Упоминания о гончих Повелителя Аннуна встречаются не только в британском фольклоре, но и в средневековых валлийских текстах [23].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Астафурова Т.Н., Акименко Н.А. Лингвокультурное пространство англосаксонского сказочного дискурса // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 2: Языкознание. 2007. № 6. С. 130–136.
2. Абышева Е.М. Взаимосвязь знания и чудесного в русской народной сказке // Вопросы когнитивной
лингвистики. 2010. № 4. С. 126–129.
3. Плахова О.А. Английские сказки в этнолингвистическом аспекте: Дис. … канд. филол. наук. Нижний
Новгород, 2007. 221 с.
4. Плахова О.А. Мифологическая ономастика в английской народной сказке // Вестник Тамбовского
университета. Серия: Гуманитарные науки. 2008. № 4. С. 229–231.
5. Плахова О.А. Мифологическая семантика языкового образа героев английской народной сказки // Научный вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета. Серия: Со-
временные лингвистические и методико-дидактические исследования. 2008. № 9. С. 124–133.
6. Матвеичева Т.В. Мифологема «дом» как пространственный маркер сказочного мира // Вестник Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова. 2009. № 4.
С. 234–239.
7. Бердникова Д.В. Отражение мифологической картины мира в языке (на материале английских народных сказок) // Теоретические и прикладные аспекты изучения речевой деятельности. 2010. № 5. С. 5–9.
8. Хусаинова Г.Р. Отражение мифологических воззрений в башкирской волшебной сказке // Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 32. С. 126–129.
9. Бадьина К.Ю. Мифологический мотив превращений и особенности его реализации в англо-шотландских
и русских народных балладах // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2012. № 1(21). С. 74–81.
10. Симонова О.Е. Почему «три»? Особенности числовой символики мордовских, марийских и удмуртских сказок // Вестник ВЭГУ. 2011. № 5. С. 95–99.
11. Симонова О.Е. Древесная символика марийского сказочного фольклора // Вестник Башкирского уни-
верситета. 2012. Т. 17. № 2. С. 1056–1060.
12. Симонова О.Е. Лесная символика мордовской народной сказки // Вестник Башкирского университета. 2012. Т. 17. № 3. С. 1393–1397.
13. Bunce J. Th. Fairy Tales: Their Origin and Meaning with Some Accounts of Dwellers in Fairyland. London:
Macmillan and Co., 1878. 205 p.
14. Мифология. Энциклопедия / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Большая Российская энциклопедия, 2003. 736 с.
15. Roby J. Popular Traditions of Lancashire. London: Henry G. Bohn, 1843. Vol. III. 330 p.
16. Baring-Gould S. A Book of Folklore. London: Collins'-Clear-Type-Press, 1913. URL: www.sacredtexts.com/neu/celt/bof/index.htm.
17. Волшебные существа: Энциклопедия СПб.: Азбука-классика, 2008. 512 с.
18. Мифология Британских островов: Энциклопедия / Сост. и общ. ред. К. М. Королева. М.: Изд-во Эксмо;
СПб.: Terra Fantastica, 2003. 640 с.
19. Bowker J. Goblin Tales of Lancashire. London: W. Swan Sonnenschein & Co., 1883. 266 p.
20. Simpson J., Roud S. A Dictionary of English Folklore. Oxford: Oxford University Press, 2003. 412 p.
21. Briggs K.M. British Folk-Tales and Legends: A Sampler. London & New York: Routledge Classics, 2002. 373 p.
22. Новый большой англо-русский словарь: в 3-х тт. / Ю.Д. Апресян, Э.М. Медникова, А.В. Петрова и др.;
Под общ. рук. Ю.Д. Апресяна и Э.М. Медниковой. М.: Русский язык, 2001. Т. 2. 832 с.
23. Платов А. Дикая Охота королей Севера. URL: pagan.ru/lib/ books/history/0platow/platow13.php.
24. Hartland E.S. English Fairy and Other Folk Tales. London: Walter Scott, 24 Warwick Lane, Paternoster Row,
1890. URL: www.sacred-texts.com/neu/eng/efft/index.htm.
25. Хусаинова Г.Р. Мотив наказания в башкирской волшебной сказке // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 22. С. 141–143.
26. Зворыгина О.И. Языковое обозначение психологического пространства русской литературной сказки //
Вестник Челябинского государственного педагогического университета. 2009. № 4. С. 230–237