Оригинал взят у neivid
в Начало света



Израиль во время первых зимних дождей – страшно трогательное зрелище. Девочки ходят в сарафанчиках, сверху наброшен шарфик. Если похолодало, то два шарфика. Если сильно похолодало, то три. На ногах – сапоги (это модно). Обычно с люрексом. Или на каблуке. Или с люрексом, на каблуке и с разрезом сбоку. До каблука. А на талию повязывают свитер. Или два. Девочки в начале зимы ходят как очень, очень элегантные пленные немцы под Москвой.
Мальчики ходят просто так. Только повыше подтягивают штаны и втягивают голову в плечи. Это у мальчиков такая форма одежды «ранняя зима». Формы одежды «поздняя зима» у израильских мальчиков нет, потому что в Израиле, как известно, нет зимы.

Во время первых дождей все сразу радуются. Мокнут, шмыгают носами и радуются. Потому что дождь идет не для людей, дождь идет для Кинерета. Так в Европе, наверное, воспринимался бы дождь из конфет. Или из монет. В общем, что-то полезное и прекрасное, и неважно, что ноги промокли, а из носа течет. Главное – это Кинерет, все остальное может выпить горячего молока и набросить шарфик. Или два.

читать дальшеНа первом зимнем дожде всегда кого-нибудь заносит. Меня, к примеру, занесло в одежный магазин. Я терпеть не могу ходить в магазины, но у меня полностью закончились штаны (видимо, первая и вторая части этого предложения как-то связаны между собой) . Поэтому я обнаружила себя меряющей пальто. Это логично: когда на улице дождь, никому не захочется мерить штаны. Их, к сожалению, невозможно померить на джинсы с сапогами. Особенно на мокрые джинсы с мокрыми сапогами. Вот куртку можно померить на свитер. А лучше, сразу на прошлую куртку. Но моя прошлая куртка тоже закончилась, вместе со штанами. Короче, я стояла и мерила теплое пальто. Даже с подкладкой, что в наших магазинах редкость. У нас тут субтропический климат. Был.
- Это очень хорошее пальто, - уважительно сказала продавщица. – С подкладкой. Зимой оно тебе очень пригодится.
Потом всмотрелась в мое лицо и добавила:
- Если тебе, конечно, нужно по-настоящему теплое пальто. То есть ты в Израиле живешь.
Постановка вопроса меня купила. Я так и не смогла придумать страну, в которой годное на израильскую зиму пальто окажется слишком теплым - при условии, что там, хотя бы теоретически, могу жить я. Пальто я не купила, но вышла из магазина, полная благодарности продавщице. Глобус СССР загнулся от зависти в углу.

На улице был ливень. Когда я выходила из дома, ливня еще не было. Как, напомним, и куртки, которой у меня тоже не было – ни на мне, ни вообще. У меня был плащ, но дома. И зонтик, но в машине. А машина стояла довольно далеко от одежного магазина, потому что там рядом стройка, нет парковки и вообще, я изначально шла в другую сторону.
Дверь магазина открылась в стену падающей воды. Рядом со мной под хилым магазинным козырьком стояла семья из пяти человек (младший человек залез на плечи к старшему, и тянулся наружу: «Ручки! Ручки помыть!»), а чуть поодаль – религиозная женщина с тяжелыми сумками. Она сосредоточенно шевелила губами: молилась. О, думаю, просит о прекращении дождя на минутку, чтобы с сумками дойти. Сейчас ей устроят коридор, а заодно и я перебегу. Мне тут недалеко.

Я сделала полшага и прислушалась. Женщина читала молитву о дожде, включающую просьбу, чтобы дождь шел подольше.

* * *
Дни бежали, дожди продолжались. Улица стала окончательно мокрой, и девочки надели брюки. На брюки девочки надели юбки (известное дело, кто без юбки, тот не девочка), на головы натянули капюшоны от байковых пижам и поскакали по лужам. Мальчики в подтянутых штанах стояли вдоль луж, ожидая, пока какая-нибудь девочка свалится им под ноги. Тогда они падали рядом, и одежда становилась вообще не нужна.

В тот день я видела ребенка лет десяти, который ехал на велосипеде. Ребенок был в велосипедном шлеме, в куртке, в шортах и босиком. То есть, я так понимаю, мама победила наполовину. А наполовину – мужская гордость.

Моя собственная мужская гордость тоже победила, поэтому я все-таки ехала в куртке. В Диминой. У Димы, к счастью, курток целых две. Я выбрала ту, которую смогла физически поднять. К сожалению, она оказалась большей по размеру. Но получилось очень удачно: куртка скрывала меня от шеи до колен, оставляя внутри достаточно места не только для зонтика и сумки, но и для самого Димы, если бы он захотел со мной пойти. Дима со мной пойти не смог, зато зонтик и сумка смогли, и мы втроем составили удачную конкуренцию мокрым пленным немцам, живописно расставленным по углам.

Ливень продолжался уже довольно долго, и половина израильтян в него поверила. Когда израильтянин верит в дождь, он утепляет самое ценное: детей. По мокрым улицам брели задумчивые папы в футболках и тренировочных штанах, неся на плечах детсадовцев в куртках, шапках-ушанках и в варежках. Ни одной мамы я на улице не увидела. Я так понимаю, мамы просто побоялись идти по улице в футболках и тренировочных штанах.
Посреди заболоченной клумбы крутилась семицветная вертушка. Очень уверенно крутилась, будто выросла там сама собой, от дождя. (Судя по всему, так оно и было: вряд ли под таким ливнем уцелела бы искусственная вертушка). Я сообразила поднять глаза и была вознаграждена роскошной радугой в полнеба. Смотри, смотри, кричал замерзший папа, и подкидывал повыше мокрого сына, но сын не видел радуги, потому что шапка сползла ему на глаза, и он никак не мог ее поправить руками в вязаных варежках с узором из шестиконечных звезд.

А на дверях подъезда в доме моих родителей выросло объявление: «Кружок овощной скульптуры». И номер телефона. Размокну окончательно, думала я, отряхивая от дождя себя и куртку, и пойду в кружок овощной скульптуры. Картошкой. Или морковкой. Главное, не перемерзнуть, а то мороженую картошку даже в кружок овощной скульптуры не возьмут.

На следующий день пошел снег.

* * *
Снега в Израиле, как известно, не бывает. В Израиле много чего не бывает, но на приход Мессии, к примеру, по теории вероятности шансы выше. Когда в Израиле идет снег, мальчики и девочки надевают армейские ватники (девочки – это те, у которых на ватнике шарфик), и все идут смотреть на снег. На снег в Израиле надо смотреть быстро, иначе он растает. Поэтому никто не учится и не работает: все ушли смотреть. К тому же, невозможно никуда проехать - мгновенно заканчиваются дороги и начинается завал и гололед. Дороги чистят, но небыстро: то ли нет снегоуборочной техники, то ли все ушли смотреть на снег.

А я собиралась в пятницу поехать на лекцию в Тель-авивский университет. Это была очень интересная лекция, которую читала очень интересная женщина, одна из старейших в стране специалистов по юнгианской аналитике. Я записалась на лекцию на прошлой неделе, когда у меня не было ни одной причины туда не попасть.

В четверг, как я уже написала, в Иерусалиме пошел снег. Днем он превратился в обильный снегопад, вечером – в снежную бурую, а ночью перекрыли шоссе Иерусалим - Тель-Авив. Полиция сообщила о десятках автомобилей, застрявших на выезде из города. К утру десятки превратились в сотни.

У нас в поселении не было никакого снега. Поселение расположено на холме, и вкусные осадки обходят его стороной. Дети вечно жалуются: у всех снег, а у нас нет. Я смотрела в мокрое окно и думала, как бы прорваться в Тель-Авив.

В принципе, необязательно ехать через Иерусалим. Я могла бы, поднапрягшись и сделав изрядный крюк, проехать через горный серпантин в нашем районе и выехать уже за перекрытым шоссе. Но горный серпантин под ливнем немедленно обледенел, с обочин от тяжести снега валились деревья, рвались провода и отключилось электричество. Когда Дима услышал, что я собираюсь спускаться на своей литровой машинке по ледяному неосвещенному серпантину, он смеялся так, что было слышно в Тель-Авиве. Я поняла, что лекция мне не светит.

В пятницу перекрыли шоссе Аялон.

Когда нам окончательно осточертели новости, пришла смс-рассылка из секретариата нашего поселения. Нам сообщали, что из-за сильного гололеда закрыты все окрестные дороги, а также въезд и выезд из поселения. Как говорил один из героев детской книги про шахтеров-партизан, «Жученков взорвал клеть: все наши дома».

Все наши, действительно, были дома. В продуктовый мы, по странному наитию, смотались накануне, отопление грело, у Муси в гостях была подружка, и Дима даже успел свозить детей в лес, посмотреть на снег. Тогда еще было открыто местное шоссе, и дети вдоволь наигрались в снежки, слепили огромную бабу и вывалялись в снегу до такой степени, что их хотелось запихнуть в сушилку целиком, включая сапоги. Подружка осталась у Муси ночевать, они натащили в салон матрасов, подушек и одеял и устроили лагерь. Ежеминутно пересвистывались по мобильным телефонам с кучей друзей, перекидывая друг другу фотографии и хвастаясь, кого сильнее завалило. Мы с Димой варили глинтвейн и поглядывали в окно. За окном лило.

Я в этот день уже звонила родителям в Иерусалим. Но решила, на всякий случай, позвонить еще раз.
Телефон не работал.
Интернет, как оказалось, тоже.
Через какое-то время исчезла сотовая связь.
И, наконец, погас свет.

Дети в салоне одобрительно завизжали. Ромочка задумчиво сказала «очень сильно темно» и попросилась на ручки. Мы выскочили на крыльцо и убедились, что свет пропал не только у нас: «очень сильно темно» было во всем поселении. Не горел ни один фонарь и ни одно окно. Небо, затянутое белыми облаками, слабо отсвечивало на землю. А из белых облаков на наши непокрытые головы, в полной темноте и тишине, шел снег.
- Мама, - шепотом спросила Роми, - что, опять зима?

* * *
Это были очень странные дни. Они напоминали анекдот «нет ножек, нет и мультиков». Нет света – нет обогрева. Нет телефона – нет интернета. Нет сотовой связи – нет вообще никакой связи. Нет электричества – нет холодильника, нет микроволновки, нет компьютеров, нет подзарядки для телефона, нет горячей воды… Начинаешь ценить преимущества газа, одеял, настольных игр и бумажных книг. Начинаешь ценить преимущества вообще всего, потому что мы давно забыли, что такое «сидеть без связи».

Нам еще повезло - у нас был газ. То есть горячий чай, глинтвейн и разогретая еда. А в кладовке нашелся газовый камин! Это, как оказалось, отличная штука. С ней тепло и уютно, она гудит и светится в темноте. Можно использовать и в качестве отопления, и в качестве освещения. Неяркого, конечно, но достаточного, чтобы не наступить в потемках на кота.

Правда, газовый камин подключается туда же, куда и плита. Вместо нее. То есть либо греться, либо есть. Можно есть холодное. Но не хочется. Можно не греться. Но холодно. Мы сварили детям какао и выбрали тепло. Собрались в салоне, среди подушек и одеял, зажгли камин и керосиновые лампы и показывали Ромочке театр теней на потолке. Потом полночи играли в настольные игры. Дети были в восторге, отказывались спать и, в результате, заснули там же, на матрасах, каждая под горой одеял. У них отменили школу, родители были дома, в комнате гудел камин, на окнах горели свечи - в общем, каникулы удались.

А мне будто перекрыли все источники возможного беспокойства. Нет телефона, нет интернета, нет связи, нет света, нет шоссе. То есть нет возможности делать ничего. Взрослый человек привык, что в каждую конкретную минуту он может сделать что-нибудь полезное. Не поработать, так еще раз поработать. Не по делам, так по хозяйству. По телефону позвонить, еды приготовить, фильм посмотреть, пирог испечь. Поиграть с ребенком в развивающие игры. А так как всем одновременно заниматься невозможно, то, получается, взрослый человек все время от чего-нибудь отлынивает. Как известный зять из анекдота, который надел один из двух подаренных тещей галстуков, и этим доказал теще, что ему не понравился второй.

Те два дня, которые мы провели без света, мы не отлынивали ни от чего. Нам просто было не от чего отлынить. Ни работы, ни учебы, ни уроков, ни готовки, ни хозяйства, ни социальной жизни. Праздник, праздник, праздник, как написала Сашенька Яновская в расписании занятий, отмененных из-за кончины государя.

Даже к соседям не заглянуть: темно, а вместо дороги каша и обледенела полоса. Какие соседи, тут в ванную пойти – вызов для сильных духом: мало того, что надо брать свечу, так там же придется еще раздеться, вы когда-нибудь раздевались в холодильнике? Ребенка вот явно можно не купать. И развивать его тоже необязательно, сам развился. Стоит возле темного окна и трет его ладошкой.

- Ромочка, что ты делаешь?
- Мою стекло. Оно грязное.
- Думаешь, оно от этого становится чище?
Кивнула:
- Да. Становится.
Потерла еще немножко. За окном по-прежнему черная темнота.
Вздохнула:
- Нет. Не становится.

Черные стекла, черные тени, свечи на подоконнике, керосиновые лампы, дети спят. Я вышла на улицу и стояла, запрокинув голову. Ни огонька, ни звука, ни души. Только звезды и летящие облака. И белый наст по обочинам, нетронутый: некому трогать.
Со мной наружу высунулась кошка Фаня, одетая к зиме в порядочную шубу, а вместо хвоста отрастившая себе толстое полосатое бревно. Постояла немножко, потрогала лапкой. Метнула ушами неодобрительно, сделала страшные глаза и убежала в дом.

* * *
На следующий день электричества все еще не было, зато был восход. Не ахти какой, но лучше, чем ничего. Мы гуляли, играли, читали вслух и ходили в гости. Догуляли до секретариата поселения, превратившегося в штаб. Предложили помощь: в доме все-таки тепло и есть еда. Нам ответили – спасибо, у нас тут сто пятьдесят добровольцев на пятнадцать семей, попросивших о помощи. Будьте нам здоровы.

Днем я задремала, а тем временем стемнело. В моих открытых глазах стояла чернота, за окном шуршал дождь. И вот тут, на секунду, я поняла, о чем это все. Когда нет ничего, никого, ни связи, ни искры, ни человеческих достижений, и неважно, открывать или закрывать глаза. Когда не остается чего-то, что можно настроить, наладить, увидеть, пощупать, включить. Только огромное, бесконечное, постоянное, летящее, воющее, светящее снегом, звездами, луной.

Мы соприкоснулись на секунду – оно, бесстрастное и везде, и я, теплая и одна. И я поняла, что это темное, бесконечное, единственное, не зависящее ни от чего - это и есть бессмертие. И войти в него целиком, до сердца, до закрытых-открытых глаз, дрожащих рук и забытых имен – это и есть «не умереть».

* * *
Свет дали в ночь на воскресенье. С тех пор сухо, солнце греет, в городе все шоссе расчищены, зато тротуары забиты торосами снега, кое-где в человеческий рост. Поперек улиц лежат упавшие деревья, поперек деревьев прыгают пешеходы. Мальчики перелезли в кеды и попирают снежные пережитки, девочки опасливо переставляют каблуки. Все обсуждают правительство, которое допустило, муниципальные службы, которые не предотвратили, и себя самих, которые молодцы. Гордятся, у кого сколько времени не было света. Я тоже горжусь. Хотя моя гордость – немного жульническая: во-первых, у нас был газовый камин, а во-вторых, мне так понравилось, что я стесняюсь об этом говорить. Муся спрятала в морозилке два снежных шарика, говорит «это Снежок и его подружка». Не понимаю, как она их различает. На них же нет никакой одежды.

Кошка Фаня спит на батарее, свесив лапы.

Кинерет вместо хвоста отрастил себе толстое полосатое бревно.

А в маленькие городки под Иерусалимом привезли снег. Теми же грузовиками, которыми вывозят его из города. Маленькие городки под Иерусалимом расположены слишком высоко, и в них не бывает снега. А зимы хочется всем. Им привезли, свалили в парке. Дети радуются и лепят снежных баб, взрослые ежатся и поглядывают на небо. Религиозные жители идут в синагогу, молиться о дожде.