воскресенье, 14 октября 2012
13.10.2012 в 00:51
Пишет
tes3m:
Явные и скрытые гомоэротические мотивы в трилогии Уильяма Голдинга "На край земли"- 9читать дальшеВ прошлый раз я остановилась на сцене, когда Толбот с обычной для него наивной бестактностью — мы уже видели, что он порой ведет себя, как ребенок, смущающий взрослых неуместными замечаниями — говорит лейтенанту Бене, что тот, хоть и уверяет, будто страдает в разлуке с леди Сомерсет, на самом деле лучится от счастья. Думаю, эта сцена понадобилась Голдингу не только для того, чтобы развеять все сомнения и показать, что лейтенант Бене вовсе не влюблен в леди Сомерсет; тут также подчеркивается его притворство — молодой человек разглагольствует о своей «великой любви» не потому, что предается самообману, ему для чего-то нужно поддерживать у окружающих впечатление, что он страдает от любви к своей Прекрасной Даме. Это видно по тому, что он не просто удивлен — он также и revolted, т.е. возмущен, оскорблен, а ведь Толбот еще не сказал ничего настолько вызывающего, чтобы оправдать эту неприязненную реакцию со стороны жизнерадостного, уравновешенного, любезного юноши. Почему тот так отреагировал на замечание Толбота? Бене явно не заблуждается насчет своих чувств к леди Сомерсет, иначе удивился бы, но без раздражения — оно могло бы появиться потом, если бы Толбот продолжал настаивать, но тот сразу же пошел на попятную. В сопоставлении с другими эпизодами похоже также, что Бене встревожился не просто потому, что Толбот обнаружил его притворство, но еще и потому, что это притворство было вызвано чем-то большим, чем обычное позерство, желание порисоваться тонкостью своих чувств.
Марсель Пруст писал о гомосексуальных юношах: «У многих из них инстинкт самосохранения в своем развитии опережает ум, и в их комнатах не видно ни зеркала, ни стен, потому что они сплошь увешаны карточками артисток; они сочиняют стишки:
Я люблю златокудрую Хлою,
Мои песни звучат ей хвалою,
Весь я полон лишь ею одною».
Пруст и сам был таким. В юности, да и не только в юности, он, как пишет в его биографии Андре Моруа, «изображал обожание» «по отношению к женщинам недоступным — любовнице друга, безупречной матроне», но остерегался девушек и женщин, которые могли бы захотеть чего-то большего, чем любовь на расстоянии. Еще подростком Пруст, «пай-мальчик, вечно цеплявшийся за юбку своей матери» (памятно описавший в своем романе, как много значил для него материнский поцелуй, сопровождавший пожелание спокойной ночи), куртуазно поклонялся госпоже Строс, красивой и остроумной женщине сорока трех лет. «За госпожой Строс лицеист Марсель Пруст ухаживал почтительно и символически. Он осыпал ее цветами как в прямом, так и в переносном смысле... В этих любезностях, хоть и искренних, не было никаких иллюзий. Паж, хоть и притворялся влюбленным, знал, что его «дама» и покровительница придавала этому не большее значение, чем он сам. ... Красноречивый и ласковый паж стольких женщин, Керубино, нежащийся в шелесте юбок, ... он, однако, признался Жиду, "что всегда любил женщин лишь духовно, а истинную любовь всегда испытывал только к мужчинам"».
Но описывая ухаживания гомосексуальных мужчин за дамами Пруст, конечно, основывался не только на собственном опыте и справедливо считал их типичным проявлением «инстинкта самосохранения». По его описаниям видно, что он не считал такие «любовные истории» полностью притворными — скорее, рассматривал их как наполовину осознанную смесь лицемерия, желания отвести от себя подозрения с искренним восхищением. Похоже, и в отношении лейтенанта Бене к его покровительнице было много непритворной привязанности (хотя тут нам приходится полагаться лишь на его слова, других подтверждений нет), но сетовать на страдания в разлуке с ней он начал явно напоказ окружающим, отчасти, видимо, просто рисуясь глубиной своих переживаний, отчасти маскируя подлинные склонности — то ли, как предполагает Пруст, неосознанно, из «инстинкта самосохранения», то ли вполне умышленно. Естественно, приходит это в голову читателю не сразу, поскольку Голдинг лишь постепенно предлагает ему подсказки, позволяющие догадаться о втором слое отношений между капитаном и Бене, а тут на это нет явных намеков, вроде того, который появится через несколько страниц, когда Толбот скажет капитану, что Бене — истинный Адонис, а капитан прервет разговор и, подавляя ярость, вцепится в поручень. Между этими сценами Толбот еще раз встретится с Бене, который будет выглядеть «лучезарно счастливым». Толбот в очередной раз продемонстрирует, что как бы зорко он ни подмечал детали, анализировать их он не умеет: видя, что Бене сияет от счастья, находясь далеко от якобы любимой им леди Сомерсет, Толбот все равно не усомнится в этой любви и подумает, что Мэрион Чамли, которую Бене назвал «совершенно неразвитой, как все они [девушки]», возможно, сохла по этому красавцу, а тот так ничего и не понял из-за своей «глупой одержимости женщиной, годящейся ему в матери».
Кстати, хотя Толбот не считает, будто в его несравненную Мэрион, красавицу, «богиню», непременно должны быть влюблены все мужчины, в том числе и Бене, про Бене он тем не менее постоянно думает, что из-за его привлекательности Мэрион просто не могла остаться к нему равнодушной. Разглядывая Бене, Толбот чаще всего отмечает его красоту, затем счастье, которое тот излучает, и грациозность его движений. Толбот не забывает о таких подробностях даже в опасные и трагические минуты — например, замечает, что Бене, отвечая на вопрос капитана, жив ли потерявший сознание гардемарин, сдергивает шляпу «изящным жестом», опять открывая свои золотые локоны, которых, по мнению Толбота «слишком много». «Я восхищаюсь Бене. Но слишком уж он совершенен» — говорит Толбот Саммерсу. Однако это чрезмерное, на его взгляд, совершенство не вызывает у него подозрений (в духе выражения «cлишком хорош, чтобы быть настоящим») до тех пор, пока ему не кажется, что Бене украл у него идею повесить гамаки для детей. Из-за этого, а также под влиянием Саммерса, считающего своего соперника шарлатаном, Толбот начинает сомневаться в совершенстве Бене, но касается это лишь его профессиональных качеств, а не репутации героя-любовника (хотя тут-то как раз могло возникнуть куда больше поводов для сомнений, если бы Толбот не был так неопытен и наивен).
На всякий случай уточню (а то вдруг кому-нибудь придет в голову такая версия), что сияющий вид лейтенанта Бене никак нельзя объяснить тем, что вместо леди Сомерсет он теперь влюблен в мисс Гренхем (и лжет о любви к прежней даме сердца, чтобы не компрометировать новую). Нет, будь лейтенант Бене влюблен в мисс Гренхем, он бы выглядел несчастным: когда он еще только перешел на этот корабль, мисс Гренхем уже была счастливой, любящей невестой Преттимена. Бене вовсе не страдает из-за того, что мисс Гренхем любит другого и собирается за него замуж. Думаю, именно такое положение дел его и устраивает — раз она не свободна, он может быть уверен, что его, как говорил один персонаж Набокова, «не привлекут к ответственности, — то, бишь, к венцу, — и не заставят исполнить то, что он никогда бы ни с какой женщиной, будь она самой Клеопатрой, не мог, да и не желал бы исполнить».
Поскольку в экранизации образ лейтенанта Бене оказался далеким от первоисточника, на свадьбе мисс Гренхем у него трагическое лицо. Правда, преувеличенно трагическое, так что можно заподозрить притворство, да и Толбот, с которым он в ссоре, стоит рядом, так что недовольное выражение лица оправдано в любом случае, но в романе-то ничего подобного нет. В сцене свадьбы Толбот отмечает перемены, произошедшие с капитаном под влиянием Бене, но ни о каких переменах в Бене из-за мисс Гренхем там и речи не идет, как и в дальнейшем ничто не говорит о том, что ее брак хоть немного его огорчил.
Толбот со своей отмеченной критиками «поэтической чувствительностью» ощущает, что Бене безмятежно счастлив. А наблюдая Бене вместе с капитаном, Толбот замечает и другое — их необыкновенное, особенно при таком недавнем знакомстве, взаимопонимание. Впервые Толбот видит общение капитана и Бене во время операции по очистке дна. До этого он отмечал в своих записях не только счастливый вид Бене и перемены в мрачном капитане, но и необычное поведение Саммерса — тот уже не так спокоен и вежлив, как раньше. Саммерс то и дело мелочно и несправедливо придирается к Бене, «ставит на место», демонстрируя, что он «пока еще начальник» (когда Толбот отвлекает Бене, приставая к нему с разговорами, Саммерс напоминает Бене, что «надо работать» и все ждут, пока он наговорится, а стоит Бене вставить фразу в общем разговоре между ним, Саммерсом и Толботом, как Саммерс сухо осведомляется «Можно мне договорить, мистер Бене?» и т.д.), и это нельзя объяснить тем, что его пугают смелые планы нового подчиненного — тот еще не успел предложить ничего опасного. Во время очистки днища судна Толбот получает возможность увидеть вместе всех троих. Толбот разыскивает капитана Андерсона, наблюдающего с капитанского мостика за работой матросов, которыми руководят Саммерс и Бене. Услышав первый вопрос Толбота «Операция по очистке, капитан?», «он [капитан] скользнул по мне взглядом, открыл рот, затем снова закрыл» и ничего не ответил. И дальше в этом эпизоде капитан разговаривает с Толботом не слишком охотно (похоже, помня, как тот завел речь о красоте Бене, «морского Адониса»). Капитан замечает, что работа остановилась.
«Капитан Андерсон со свистом втянул воздух. Костяшки его пальцев на леере стали грязно-белыми. Он проревел: "Мистер Саммерс!"
Чарльз остановился и поднял рупор. Его голос прокатился по кораблю с тем странным, потусторонним отзвуком, который порождается подобным устройством.
— Сэр?
— Из-за чего задержка?
— Заело канат, сэр. Пытаемся освободить.
— "Пытаетесь", мистер Саммерс?
— Пытаемся.
Чарльз повернул голову. Он что-то кратко сказал мистеру Бене, тот отдал честь и побежал на корму. Он внятно и отчетливо сказал со шкафута: "Мы думаем, что это старый коралл, сэр. Последнее плавание судна было в Вест-Индию. Мы полагаем, там мертвый коралл, и без механизмов канат не вытянуть.
— "Мы", мистер Бене?
— Мистер Саммерс не исключает такой возможности. Я предложил направить канат к носовому швартовному шпилю, но он по ряду причин не хочет заходить так далеко.
— А вы, мистер Бене?
— Я полагаю, для начала мы должны попробовать применить тали.
Капитан Андерсон некоторое время молчал. Он чуть двигал челюстями, будто жевал. ...
Капитан Андерсон кивнул.
— Очень хорошо, мистер Бене. Но...
— Осторожно, сэр?
Капитан Андерсон улыбнулся! Он в самом деле улыбнулся! Он погрозил пальцем молодому человеку.
— Ну-ну, мистер Бене! А вы как думали? Да. Осторожно.
— Есть, сэр!
Боже милостивый — да ведь это прозвучало игриво! [курсив Голдинга] ...
Мистер Бене опять примчался на корму.
— Мы думаем, надо использовать шпиль, сэр.
Капитан Андерсон резко выпрямился. Он повернулся и стал тяжело расхаживать взад и вперёд, держа руки за спиной. Лейтенант Бене ждал. ...
Капитан вернулся.
— Мистер Саммерс согласен?
— Он думает, вы сами должны отдать приказ, сэр.
— Он видит, что происходит, мистер Бене. А вы не можете сдвинуть канат в сторону носа?
— Я... Мы думаем, канат прошел через коралл, и теперь его нельзя сдвинуть ни к носу, ни к корме.
— А что думает мистер Гиббс?
Мистер Бене улыбнулся.
— Он говорит "Может, это коралл, а может и не коралл", сэр.
— Очень хорошо. Передайте мое приветствие первому лейтенанту и попросите его быть столь любезным подняться сюда.
Показалось ли мне или же в том, как капитан Андерсон произнес "первый лейтенант", было нечто такое, что он разделил с мистером Бене — какой-то намек, напоминание, мнение? Но теперь я уже был достаточно искушен в обычаях флотской службы, чтобы сознавать, каким бы это было чудовищным нарушением долга! Нет, мне показалось, ведь капитан Андерсон вновь хмуро опустил голову, а лейтенант Бене помчался в своей обычной манере на переднюю часть корабля. Саммерс явился достаточно быстро, но шагом. Его лицо ничего не выражало. Он и капитан отошли от меня, они стали в самой дальней части кормы. Из их разговора я не слышал ничего, кроме редких случайных слов, которые, словно листья, приносил от них ветер.
Я мог видеть, что на носу корабля лейтенант Бене с живостью, которую я уже привык от него ждать, собрал вместе моряков из других групп.
"Ответственность".
Именно это слово пролетело. Оно было сказано слегка повышенным тоном, как если бы Чарльз Саммерс уже говорил его раньше, а теперь повторил, подчеркивая.
Как могли они быть уверены, что, отрывая или отламывая коралл, не отломают вместе с ним и куски дерева? И вот опять это слово, и теперь уже произнесенное голосом капитана!
"Ответственность".
Слово унес ветер.
Мистер Саммерс вернулся. Он молча прошел мимо меня. Его лицо было неподвижно, но в целом он держался, как встревоженный и сердитый человек. Как мы все изменились! Чарльз, прежде такой уравновешенный, теперь так же часто бывает в плохом настроении, как и в хорошем; Андерсон некогда держался так отчужденно, а теперь, говорят, ест с руки мистера Бене...»
Толбот и на этот раз отмечает как что-то необычное улыбку капитана («Он в самом деле улыбнулся!»), а капитан еще и грозит пальцем Бене. Тот отвечает «Есть, сэр!», и следует потрясенное восклицание Толбота «Боже милостивый — да ведь это прозвучало игриво!». По словам одного из критиков, не совсем понятно, какое именно чувство испытывает тут Толбот — отвращение, удивление или веселье, однако видно, что он поражен этим разговором капитана и Бене (и его можно понять — капитан Андерсон, ласково грозящий своему подчиненному пальцем — зрелище достаточно неожиданное, а тут еще Бене ухитрился внести оттенок игривости в такую чуждую всякого легкомыслия вещь, как официальный ответ на приказ). Но даже после этого Толбот не в силах допустить, что капитан способен на такое, по меркам Королевского флота, «чудовищное нарушение долга», как обсуждение своего первого помощника с другим подчиненным. Толбот предпочел думать, что неправильно истолковал интонацию капитана, лишь бы не верить в подобное нарушение дистанции между капитаном и одним из его офицеров. Тем не менее, даже Толбот видит, что Андерсон стал другим — «некогда держался так отчужденно, а теперь, говорят, ест с руки мистера Бене». Я сперва сомневалась, можно ли eating out of Mr Benet's hand перевести буквально — «ест с руки мистера Бене», или же надо передать это как-то иначе, к примеру, «мистер Бене его совсем приручил». Но оборот показался мне таким выразительным, что я решилась его сохранить, тем более, что в русской разговорной речи он встречается. Эта фраза хорошо сочетается с другими, в которых капитана Андерсона сравнивали с опасным зверем. Например, в одном из разговоров с Виллером Толбот относит к Андерсону поговорку о собаке, у которой лай страшнее укуса (one's bark is worse than one's bite), но выясняется, что он ошибся:
«— Капитан Андерсон? Обходится без огня ради пассажиров?
— Хокинс говорит — ради команды, сэр.
— Никогда бы этого не подумал!
— Капитан Андерсон — хороший капитан, сэр, никто этого не отрицает.
— То есть его лай хуже его укуса.
— Нет, сэр. Его укус куда хуже его лая, и это достаточно плохо.»
Толбот и сам раньше видел, как все члены команды боятся капитана Андерсона, как от его крика (вернее, «рева», roar) цепенеют не только юные гардемарины («что и говорить, умение капитана Андерсона командовать своими офицерами, от лейтенанта Камбершама до этих сосунков в военной форме, не вызывало сомнений») — и вот теперь наблюдает, как грозный капитан Андерсон улыбается новому лейтенанту, а тот повинуется приказам Андерсона без тени страха, с радостной готовностью:
«Со стороны капитанских покоев послышался, как бы это сказать, умеренный рев. Лейтенант Бене ответил на него так же радостно и быстро, как отвечал мне:
— Сейчас, сэр!»
И затем умчался прочь «со своим обычным жизнерадостным проворством».
Понятно, что Толботу и в голову не приходит его жалеть, как жалел он «бедного Саммерса», когда-то у него на глазах поспешно побежавшего выполнять приказ капитана, что Толбот посчитал «унизительным и недостойным его». Впрочем, это раньше Саммерс беспрекословно повиновался капитану, а теперь осмеливается ему перечить, нападая на Бене.
В результате решительных мер по очистке, предложенных Бене, от киля все-таки отвалился кусок и всплыл возле корабля, и вот Толбот наблюдает, как Саммерс чуть ли не кричит об этом, а капитан пытается как-нибудь замять неприятный разговор. Сперва капитан орет «Тихо!», да так, что, по словам Толбота, «даже мы, пассажиры, ощутили силу принуждения, заключающуюся в этом реве, и оцепенели на месте». Затем капитан «очень громким голосом» (так, чтобы все слышали) заявил Саммерсу, что «это был обломок кораблекрушения». Но тот слишком отчаялся и рассердился, поэтому продолжал гнуть свою линию: «Я думаю, это был кусок киля».
«Капитан сердито прорычал:
— Это был обломок кораблекрушения, сэр! Обломок кораблекрушения! Слышите?
— Есть, сэр.
— Идите со мной.»
Но и последовав за капитаном, Саммерс «продолжал сердитым голосом: "На самом деле это киль, сэр. Я это видел. ..."
— Нет, нет, мистер Саммерс, вовсе не киль! И не говорите так громко! [курсив Голдинга].»
И тут же Толбот слышит, как корабельный плотник, мистер Гиббс, и раньше выступавший против очистки дна, говорит лейтенанту Бене «обиженным тоном»: «А чего вы ждали, мистер Бене, вы и он?». И называет часть, которая отвалилась. «Вы и он» это, разумеется, Бене и капитан. Мы видели, как нелегко далось капитану решение позволить Бене чистить днище так, как тот считает нужным («Капитан Андерсон некоторое время молчал. Он чуть двигал челюстями, будто жевал»; «Капитан Андерсон резко выпрямился. Он повернулся и стал тяжело расхаживать взад и вперёд, держа руки за спиной»), но он и не думает ни в чем обвинять своего любимца. В свою очередь, и Бене предан капитану. В том, как он предлагает Андерсону быть «соавтором» своего метода вычисления долготы, я не вижу желания выслужиться, только искреннюю привязанность. Эту сцену наблюдает Толбот, когда Бене от него ускользает (они уже поссорились, но Толбота тянет к противнику желание поговорить о Мэрион) и вступает в оживленную беседу с капитаном: «...Бене и Андерсон беседовали о спутниках Юпитера! Они перекидывались астрономическими терминами, словно играли в мяч — затмение, параллакс, перигей, апогей — у меня появилось неуютное ощущение, что они оба знают о моем присутствии и умышленно не позволяют мне к ним присоединиться!
— Угловое расстояние Луны, мистер Бене. Согласен. Но проверка...
— Путь Калипсо. Мы представим это на рассмотрение Их Лордств — метод Андерсона-Бене.
Андерсон громко расхохотался! Он в самом деле расхохотался!
— Нет, нет. Он полностью ваш, мой мальчик.
— Нет, сэр — я настаиваю!
— Ну ладно. Вы бы лучше сперва применили его на практике.
Суть была понятна. И все равно, контраст между этой взволнованной парой — был ли их "метод" применим на практике или нет — и несчастным, верным своему долгу Чарльзом был так очевиден, что причинял боль. Я стоял, притворяясь, что смотрю на волны, пока не устал. Но эти двое продолжали меня игнорировать, и наконец мне больше ничего не осталось, кроме как уйти».
Толбот никак не привыкнет к переменам в капитане (удивляется тому, что тот смеется), но по-прежнему без тени удивления, как бы избегая вдумываться в суть увиденного, воспринимает восторженное отношение капитана к Бене. Он идет к Преттименам, чтобы пожаловаться на новые выдумки Бене, но его друзья не видят в пересказанных им словах ничего нелепого.
«— Так Бене опять прав!
— Андерсон воспринял его план серьезно?
— Очень серьезно, думаю. Даже возбуждённо. Но ведь восторженный прием с этой стороны обеспечен всему, что предлагает наш морской Адонис.
Миссис Преттимен раскрыла рот, чтобы заговорить, но снова закрыла. Преттимен хмуро уставился в подволоку на несколько дюймов выше своего лица.»Будет продолжение. Примечания (с цитатами в оригинале) добавлю.Цитаты из Голдинга приведены в нашем с amethyst deceiver переводе (за исключением особо оговоренных случаев).URL записи
@темы:
Голдинг,
литература