19.09.2011 в 18:56
Пишет
Svengaly:
Тени в садуДорогая Снарк! Мой подарок растёт медленно, как ёлка, и нужной кондиции достигнет, похоже, только к Рождеству. Но порадовать тебя хочется уже сейчас, поэтому твоё пожелание: «Драббл на слова «Услада покинутого», Джуффин/Шурф, Шурф/Макс) для меня было как знак )))
В сто слов не уложилась, пусть будет мини.
Тени в садучитать дальше— Сегодня я приготовил кое-что особенное! — торжественно объявляет Франк.
— Да ну? — Макс смеётся. — Вы с Тришей ничего, кроме особенного, и не готовите. Стало быть, особенное для тебя — самое обыкновенное для нормальных людей. Например, варёные «рожки». Или столовский гуляш.
— Что такое «столовский гуляш»? — интересуется Шурф Лонли-Локли.
Макс отвечает гримасой, и Триша понимает, что «столовский гуляш» — блюдо не обыкновенное, а необыкновенно отвратительное.
— Умерь воображение, сэр Вершитель! — говорит Джуффин сурово. В жёлтых глазах пляшут лукавые лисенята. — Не хватало ещё, чтобы в Городе появился этот твой гуляш. В Городе уже живёшь ты — хватит с него кошмаров.
— Что вы для нас приготовили, господин Франк? — спрашивает Лонли-Локли — не из любопытства, из вежливости.
— Это напиток.
— Знаю-знаю! — Макс машет руками в притворном ужасе. — «Ёрш»! Или «Северное сияние»!
— Отставить дознание! — командует Джуффин.
Лонли-Локли проглатывает вопрос, но Триша уже хорошо его знает: к утру он выведает у Макса и про «ёрш», и про «северное сияние», и даже рецепт в книжечку запишет.
Надо заглянуть в эту книжечку, — думает Триша. За хороший рецепт она жизни не пожалеет, даже двух из девяти. Шурф бранить не станет, только посмотрит сурово, Триша ушки прижмёт, виноватая-превиноватая, а рецепт-то уже в голове!
А вдруг в книжке найдётся «самогон из табуретки» и «суп из топора», — размечталась Триша. Макс не раз про них поминал. Триша к нему и так, и эдак, и с лаской, и с когтями — не выдаёт секрета, только смеётся. Но Шурфу всё расскажет, хоть руны не бросай, никакой Джуффин ему не указ.
«Ночная кукушка дневную перекукует», — думает Триша. Удивляется: где она это слышала? И что это значит?
— Да ты, девочка, никак спишь? — окликает её Франк. — Неси угощение.
Триша виновато встряхивается, бежит в дом. Бокалы уже на подносе — высокие, стекло тоньше лунного луча, и кажется, будто франковы коктейли стоят столбиками сами по себе. Может, так и есть. Триша этих бокалов не касается: Франк сам их моет песнями, полирует ветром. Вот и теперь берёт бокалы по одному, подносит гостям.
— Нет, сэр Шурф, — говорит он строго, — в чашу нельзя. Секрет в том, чтобы слои не смешивались.
Лонли-Локли пожимает плечами, рассматривает бокал: сначала слой чёрный, как пропасть, потом — красный, как птичья кровь, потом — жёлто-зелёного цвета, от которого хочется выпустить когти, а на дне — белый, как перо снежной цапли.
— Пейте до дна не останавливаясь, — говорит Франк.
Триша фыркает в кулачок. Ох, и потеха сейчас будет!
Макс выпивает бокал залпом.
— Ах ты чёрт! Ну, Франк, я тебе это припомню! — строит страшную рожу. Триша и Франк покатываются со смеху.
Лонли-Локли выпивает свою порцию аккуратными маленькими глоточками.
«Даже не поморщился!» — восхищается Триша.
— Любопытные ощущения, — он смакует последние капли. Макс смотрит на него, проводит языком по губам. Трише тоже хочется облизнуться. — Сначала — невыносимая горечь. Потом — такое жгучее, что хочется лизать камни, только бы содрать его с языка. Как ревность. Как ненависть.
— Марсов перец, — шепчет Триша.
— Потом — кислое… квинтэссенция кислого, скулы сводит. Кислое, как тоска… как одиночество. Всё нутро плавится в этой кислоте.
— Кислица печальная, — подсказывает Триша, но никто её не слушает. Макс и Джуффин смотрят на Лонли-Локли, вот-вот дыру глазами проедят, как та самая кислота.
— А в конце — похожее на облако: лёгкое, воздушное, абсолютно пресное. Освобождение от всех прежних ощущений. Эта свобода слаще любой сладости. Она сладка, потому что помнишь, как было до неё.
— Хорошо излагаешь, — кивает Франк. — Угадаешь, как называется этот напиток, сэр Шурф?
Тот пожимает плечами.
— «Жизнь как она есть»? — предлагает Макс. — «Не согрешишь — не покаешься»? «Продай козла»?
Франк хохочет. Триша прыскает. Этот анекдот — «короткую историю, которой не было, но которая обязана была случиться» — Макс рассказывал им вчера.
— Похоже! — радуется Триша. — Франк, переназови свой напиток — так куда веселее!
— Никто не угадает, переназову, — обещает Франк и поворачивается к Джуффину.
Тот, помедлив, подносит бокал к губам. Горько ему или сладко, и не поймёшь: знай себе улыбается, только жёлтые глаза вдруг пригасли, а потом вспыхнули.
— Да, Франк, напитки делать ты мастер. — Он задумчиво щурит глаза, глядя на Лонли-Локли. — Название, говоришь? Дай угадаю. «Услада покинутого».
Франк кивает. Макс победно вскидывает руки:
— Бинго!
Лонли-Локли смотрит на него, потом — на Джуффина. Долго смотрит, будто спрашивает о чём-то. Джуффин не отвечает — щурит лисьи глаза, улыбается лёгкой далёкой улыбкой.
— Ты, сэр Шурф, говорят, качели в саду придумал? — говорит он благодушно. — Ступайте, покачайтесь, а мы с Тришей от вас отдохнём. Хорошенького помаленьку, правда, Триша?
Триша не согласна: хорошего должно быть много — полная миска с горкой, но зачем говорить, когда он сам всё знает?
Франк уносит свои драгоценные бокалы — дыханием поднимает в воздух и гонит перед собой. Шурф идёт к качелям, ступая строго посредине дорожки, присыпанной морскими ракушками. Макс прыгает на него сзади и валит на траву.
— Дети, — усмехается Джуффин.
Триша настораживает ушки.
Вот что наделал Франк! Голос у гостя, как франков напиток наоборот, и улыбка такая же: сверху — лёгкое, равнодушное, безмятежное веселье, а распробуешь — горше полыни.
— Ку-ку, — неуверенно пробует голос птица. — Ку-ку. Ку-ку!
— Это что за чудо? — удивляется Джуффин.
— Ой, это новая птица! — Триша хлопает в ладоши. — Это я её придумала!
Сейчас бы закружиться, заплясать, запрыгнуть на дерево! Столько лет в Городе, и ничего не придумала — ни камешка, ни вывески, а тут — целая птица!
— А как она называется?
Триша морщит лоб — думает. Почему-то ей очень хочется вылизать бок, так хочется, что и в голову ничего другого не идёт.
— Сейчас-сейчас, — бормочет она. — Вот же, вертится, сейчас скажу…
— Дай угадаю, — снова говорит Джуффин.
Триша округляет глаза.
— Ночная кукушка.
Триша всплёскивает руками: с языка снял!
В саду уже темно, с лужайки доносится скрип качелей и голоса: звонкий, захлёбывающийся — Макса, звучный, размеренный — Шурфа.
Франк гремит чайником в доме.
Триша вспрыгивает на высокие перила веранды. Джуффин прямо напротив, да только Триша на него не смотрит: чего там смотреть — тихо сидит, не шевелится, одни глаза высверкивают. Триша смотрит на липу, под которой стоит джуффиново кресло.
Чудо чудесное! Липа на глазах пожелтела, зазолотилась, ветра нет, но посыпались листья, в синем ночном полумраке, блестя под луной, посыпались с веток — сотнями золотых иссохших сердечек. Все деревья зеленые, а это плачет сердцами, и нет им конца, а Джуффин будто не чует — сидит не шелохнется, листья в волосах, в воротнике листья, на коленях — целая груда. Красиво!
Триша утирает набежавшие непонятно отчего слёзы пушистым концом косы. Ветер налетел, пахнет, будто выпил франков напиток — горьким и свежим, дымом и листьями, болью и забвением.
Джуффина уже и не видно, растаял в ночи. Всё растаяло.
Только слышится смех Макса — звонкий, с безуминкой, и глуховатый — Лонли-Локли.
И кукует ночная кукушка. URL записи