(c) Tove

Когда нам было десять лет, мы любили ходить на речку. Над речкой висел шаткий деревянный мостик, с которого можно было, свесившись головой вниз, смотреть, как в воде переплетаются водоросли. Осенью вода в речке становилась темной, и опавшие листья плыли и плыли по ней, и нам нравилось представлять, что когда-нибудь эти листья попадут в океан.
Нам казалось, что таким образом мы тоже немножко попадаем в океан.
Именно поздней ночью, и именно на речке, и именно с нами случилось это. Мы смотрели, как листья уносит от нас все дальше и дальше, лист за листом, как темнеет небо, и чувствовали, что становится холоднее, но только плотнее кутались в шарф. И когда мы очнулись от наших размышлений, от наших цунами и дельфинов, кораблей и пиратов, вокруг было темно и холодно, слишком холодно и слишком темно даже для поздней осени. Речка исчезла. Листья уплыли. Мы были одни.
Тогда мы не испугались, особенно я, потому что я всегда был тем, кто не пугался. Хотя и никогда не мог успокоить того, кто боялся, я часто пытался, гладил его по голове и плечам, брал за руки, шутил, но тот, кто пугался, никогда не верил мне. И страх метался в нем, как раненый зверек.
читать дальшеМы не испугались, а просто решили, что скоро пойдет снег, и именно поэтому стало так темно и так холодно. И мы пошли домой. Мы шли домой, а вокруг было темно и холодно, и тот, кто пугался, начал бояться. Он решил, что мы заблудились, что мы потерялись, что мы никогда не найдем путь обратно. И тогда мы действительно заблудились. И мы не знали, где мы, и мы не могли найти путь обратно. Мы шли и шли и шли, и мы вышли к незнакомой, но светлой поляне. Там не было ни фонаря, ни лампы, ни даже свечи, и свет шел от деревьев, обступивших поляну, от трав, растущих на ней, и даже от листвы, лежащей на травах. Я не хотел выходить на свет, я хотел идти дальше, но тот, кто пугался, выбежал на середину поляны и стал звать на помощь. И помощь пришла.
Со всех сторон вышли они – те, кто умеет и знает. Они увидели, что мы пришли на их поляну, они услышали, что мы кричим на их поляне, и им не понравилось, что мы мешаем их поляне оставаться такой, какая она есть. Если бы я был тогда одним из них, мне бы это тоже не понравилось.
Те, кто умеет и знает, схватили того, кто пугался, и стали щекотать его так, что в какой-то момент его смех перешел в слезы. Тогда они взяли его в свои цепкие, костлявые, длинные руки и начали поднимать. Они поднимали его все выше и выше, и я видел, что тому, кто пугался, все страшнее и страшнее, что он не может вырваться, что он оцепенел от страха. Я на своем лбу чувствовал его холодный пот и всем своим телом ощущал прикосновения костлявых пальцев тех, кто умеет и знает. И я вышел к тем, кто умеет и знает. И я сказал: «Отпустите его!» И я сказал: «Он не готов, возьмите меня!» И я сказал: «Я не испугаюсь!»
И они отпустили его. Они опустили его на землю, и он побежал так быстро, как мог, и ни разу не обернулся. Я бы хотел, чтобы он обернулся, я бы хотел, чтобы он увидел меня еще хотя бы раз таким, каким я был тогда.
А потом они схватили меня. Они щекотали меня, пока я не начал плакать, и тогда они подняли меня на своих длинных руках с дополнительными локтями и костлявыми пальцами, они подняли меня выше светящихся деревьев и выше домов, и там, куда они меня подняли, было темно, и холодно, и дул сильный ветер. И я почувствовал, что страх того, кто пугался, теперь во мне. Он отдал мне свой страх, он забыл его на поляне. И теперь я – это и я сам, и тот, кто пугался, и тот, кого подняли на костлявых руках выше деревьев, выше башен и выше птиц.
Те, кто умеет и знает, вернули меня обратно на светлую поляну, и начали петь свои песни, и танцевать свои танцы, и я был между ними, и я тоже танцевал их танцы и пел их песни, и от этих песен у меня крошились зубы, и от этих танцев у меня подгибались ноги и кружилась голова. И я не смел посмотреть на тех, кто умеет и знает, потому что я понял, что если я увижу их лица, то я перестану быть, а я все еще считал, что могу быть нужен тому, кто раньше пугался.
Мы танцевали всю ночь, и с каждым танцем меня оставалось все меньше. К тому, кто раньше пугался, уходили мое тело, мое дыхание и мой голос. Взамен мне достался его страх. На рассвете все закончилось, и те, кто умеет и знает, ушли на края поляны, и за ближние деревья, и дальше, в лес, в темноту, а я остался сидеть сам по себе. Мне было холодно, но я не знал, как греться, если у тебя нет тела. Мне было страшно, но я не знал, как звать на помощь, если у тебя нет голоса. Никогда до этого я не был один. И тогда я заснул.
А потом я оказался дома.
В том месте, которое теперь я называю домом.
Это комната, в которой нет ни дверей, ни окон, с серыми шершавыми стенами, с серым шершавым полом, с серым светом, который тоже хочется назвать шершавым. На одной из стен – незаконченный рисунок, переплетение черт и символов, и смотря на него, я не замечаю, как проходят дни и недели. Если прижаться к этой стене всем собой, так, чтобы чувствовать каждый ее сантиметр, чтобы стать частью шершавости и забыть, что ты кто-то еще и что на самом деле у тебя нет тела – то можно оказаться рядом с тем, кто раньше пугался. Он вырос теперь. Он больше не боится. Он не помнит той ночи, когда он убежал от меня, ни разу не оглянувшись. Но это меня он видит, когда смотрит на свое отражение в окне, за которым голые и мокрые ветки гнутся от ветра. И это мой голос возвращается к нему эхом в пустой комнате. И это моими глазами он видит тени, скользящие за углом в темном коридоре. И это мое дыхание вырывается из его рта, когда поздно ночью он возвращается домой. И когда он видит меня, и когда он слышит мой голос, и ощущает мое дыхание на своих губах, он чувствует, что не полон, и он хочет плакать. Но с той ночи, когда он убежал от меня, ни разу не оглянувшись, он не может плакать и он не может бояться. Потому что его слезы и его страх – во мне. Без меня, хранящего его страх и его слезы, его самого тоже почти что нет.
А я живу в своей серой комнате, и каждые шесть часов с моей левой ладони на серый шершавый пол падает капля моей серой призрачной крови. И я вижу, как эта кровь просачивается через пол, через пространство, и через того, кто раньше боялся, и через тех, кто умеет и знает, и попадает в океан. И чем дальше, тем больше я – часть океана. Каждая капля добавляет черту к рисунку на стене, где я – тот, кто умеет и знает. Семь по десять тысяч черт закончат мой рисунок. Я терпелив, и я жду. Я смотрю, как капля за каплей приближается день моего возвращения.
Потому что когда-нибудь я стану тем, кто умеет и знает.
Когда-нибудь я стану частью океана.
И приду к тому, кто раньше пугался.
Мы встретимся ночью, и будет темно и холодно.
Я спою ему песню тех, кто умеет и знает.
И тогда у меня впервые получится его успокоить.


URL записи