[legionerv]

13.03.2018 в 07:42

Пишет  ash-sand.:

Йуул-Тии
История была написана для Сказковечера на тему «Решительные женщины».

Мать Йуул-Тии бежала из разорённого стойбища на рыжей кобыле, крепко прижимая к себе дочку. Кобыла была быстра, наездница умела; не догнали её, повернули преследователи назад. Можно ли выжить одной в степи, если порой целый род может пропасть? Так вышло, что можно; и Йуул-Тии оставалась на хозяйстве, пока мать её ставила петли на сурков, караулила дроф с луком. Отчего же к людям не пошли они? А не к кому было идти, сиротой была мать Йуул-Тии, а стойбище мужа её, отца Йуул-Тии, до последнего человека вырезал враждебный род.
Так девочка росла, училась стрелять из лука и метать аркан. Два годовых круга прожили они, и было Йуул-Тии девять зим, когда пришла беда. Холодна степь зимой, темна ночью; каждый раз еле-еле доживали до весны они с матерью. В морозную ночь пришла смерть на мягких лапах, вокруг юрты ходила, нюхала воздух. Степной зверь ыргыс пришёл за Йуул-Тии и её матерью, а его ни стрела, ни петля не берут, шум не отгоняет и огонь не отпугивает. Круглая голова у зверя ыргыса, пасть его железных зубов полна, усы торчат как осока на озёрном берегу, а глаза лунным светом светятся. Человечьим мясом кормится ыргыс, и если выбрал он кого себе в жертву, то не спастись человеку, хоть за горизонт бежать пытайся.
Лежала Йуул-Тии с матерью в темноте, смерть за стеной слушала, маленький железный ножик в руке сжимала. Рыжая кобыла на привязи билась, исходила страхом, хоть и нечего было бояться ей: не трогает коней степной зверь ыргыс, настигает он только всадников. Всю ночь вокруг юрты ходил ыргыс, урчал утробно, мягкой лапой стены юрты трогал. Не преграда ему войлочная стена, однако же не вошёл зверь в жилище, с рассветом убрался прочь. Остались в снегу перед юртой следы: округлые, с поджатыми пальцами, в один след четыре кулачка Йуул-Тии войдут. Мать Йуул-Тии долго ждать не стала; едва солнце над горизонтом взошло, собрала дочку, лепёшек в суму сложила, лук да аркан приторочила к седлу. Сели они вдвоём на рыжую кобылу да поскакали встречь солнцу, на самый край земли. Бросили юрту за спиной, бросили запасы зимние. К чему это всё, если на вторую ночь войдёт под войлочный полог степной зверь ыргыс, полакомится человечиной?
Резво скакала рыжая кобыла, до самого заката. Крепко держалась Йуул-Тии, хоть и заледенели на ветру пальцы её, не спасали и рукавички. Не знала она, куда мать держит путь, где спастись надеется. Вот уже садится солнце за спиной, длинные тени вперёд них по степи бегут. Кобыла одна, а тени две, и у тени второй голова круглая, длинный хвост по бокам бьёт. Оглянулась Йуул-Тии: настигает их степной зверь ыргыс, глазами лунными сверкает, скалит зубы железные, лапы с когтями вперёд протягивает. Рванулась рыжая кобыла, вырвалась вперёд, да ясно, что ненадолго. А впереди, на горизонте, холмы виднеются.
Мать Йуул-Тии к дочке наклонилась, кричит ей на ухо:
— Скачи вперёд, Йуул-Тии, что есть мочи скачи, не останавливайся! — и поводья ей передаёт.
Стиснула девочка поводья, чувствует, что пусто стало за спиной. Оглянулась — а мать её на полном скаку с кобылы соскочила, вскинула лук навстречу зверю ыргысу, выпустила стрелу и вторую сразу на тетиву кладёт. Только не берут зверя ыргыса стрелы, отскочил от его серебряной шкуры наконечник, будто мать Йуул-Тии в него горсть песка кинула. А вторую стрелу уже не успела она выпустить. Прыгнул на неё зверь ыргыс, подмял под себя, разорвал грудь мощными лапами, железные зубы в шею вонзил. Скачет вперёд Йуул-Тии, а куда скачет, не смотрит: не может от тела матери глаз оторвать. Поднял голову степной зверь ыргыс, посмотрел ей вслед, а морда у него вся в крови, и с усов кровь капает. Отвернулась Йуул-Тии, а дороги не видит: застят слёзы ей глаза. Так и скачет, не зная куда, и всё ждёт, что догонит её смерть, прыгнет на спину, на землю собьёт. Темно уже, ничего не видно, и вдруг встала рыжая кобыла как вкопанная. Смотрит Йуул-Тии, а перед ней холмы, да не холмы это, а огромные кости, старые, наполовину в землю ушедшие, будто здесь в незапамятные времена великаны бились. Снег здесь не лежит, летние травы из земли растут. И вдалеке меж костями огонь виднеется.
Пошла Йуул-Тии на огонь, кобылу в поводу ведёт. Видит: лежит череп великанский, больше трёх юрт в высоту и ширину, а перед черепом костёр горит, и сидит у костра старик в одежде из меха, в волосы его вороньи перья вплетены, лицо ритуальными шрамами исчерчено. Над костром котелок висит, а в нём травы завариваются, на всю степь пахнут. Поднял старик голову, посмотрел на Йуул-Тии, а глаза у него чёрные, как небо ночное.
— Что тебя привело сюда, — спрашивает, — и как нашла ты дорогу?
— Гонится за мной степной зверь ыргыс, — отвечала Йуул-Тии, — мать мою убил и меня убить хочет. А дорогу сюда кобыла нашла.
Поднялся старик, подошёл к Йуул-Тии, а травы под его ногами не приминаются. Посмотрел он девочке в глаза, голову набок наклонил, языком цокнул с сомнением.
— Что же, — говорит, — можешь остаться. Будешь в юрте моей убирать да еду готовить.
— Придёт за мной зверь ыргыс, — сказала Йуул-Тии, — обоих нас убьёт.
— Не придёт, — покачал головой старик. — Нет ему сюда хода.
Пала Йуул-Тии перед заклинателем на колени:
— Научи меня, как убить его!
Вновь по-птичьи голову набок склонил старик:
— Для мужчины это дело, а не для женщины, девчонка глупая, дикая. Чему тебя мать учила?
— Учила аркан метать, стрелы одна в одну из лука класть. Нет у меня матери, нет отца, никто за моей спиной не стоит. Ты один живёшь, нет у тебя помощников. Возьми меня в ученицы, а я всё знание твоё впитаю и умением тебя превзойду!
Расхохотался старик, а смех у него был — точно ворон каркает. Отсмеявшись же, сказал:
— Ладно. Научу тебя тому, что может женщина знать. А мужским умениям учить не буду! Привязывай кобылу свою да садись к костру, и котелок с огня снимай.
Привязала Йуул-Тии кобылу, села к костру. Сняла котелок с огня, разлила напиток по чашкам. Одну старику с поклоном протянула, вторую себе взяла. Достала из сумы лепёшки, предложила хозяину. Пригубила горячее питьё, а оно горькое да полынью пахнет. Однако ж проглотила, не выплюнула, не поморщилась даже.
Кивнул одобрительно старик.
— Можешь звать меня Кайык-Чаа.
Так стала жить Йуул-Тии у старого Кайык-Чаа, среди костей древних людей. В юрте-черепе убиралась, еду готовила. А ещё аркан метала, стрелы одна в одну из лука клала, на лошади без узды и седла скакала. Морщился неодобрительно Кайык-Чаа, да ничего не говорил. Могучим заклинателем был старик, мог он ветер назад развернуть да грозу в чистом небе вызвать. А то обращался в ворона и летал под небесами, смотрел, чем степь живёт, что в разных уголках её деется. Учил и Йуул-Тии тяжким словам: как кровь заговорить, как лихорадку отогнать, как лошадь испуганную успокоить. Йуул-Тии науку впитывала да больше просила: как полёт стрелы направить, как недруга в степи отыскать, как тишиной укрыться, чтобы самый сторожкий зверь тебя не почуял.
— Всё бы воевать тебе, девчонка глупая, дикая, — каркал недовольно Кайык-Чаа. — Не тому женщина учиться должна, не женское это умение.
Однако ж слово за слово — и уговаривала его Йуул-Тии; понемногу, неохотно, а делился с ней заклинатель тайным знанием.
— Вот ты в ворона обращаешься, — говорила Йуул-Тии, — научи и меня обращаться.
— Что тебя толку учить, — отвечал Кайык-Чаа, — выйдешь замуж — всё позабудешь, растеряешь всю науку.
— Не пойду я замуж, — сердилась Йуул-Тии, — да и за кого, за волка степного? Буду, как ты, в одиночку в степи жить, никто мне не нужен.
Тяжко вздыхал Кайык-Чаа, а всё же учил. Стала Йуул-Тии обращаться в кобылу вороную, вольно бегать по степи. Рыжая-то кобыла к тому времени стареть стала, не та уж у неё быстрота была. Так, мало-помалу, зима за зимой, стала Йуул-Тии и сама заклинательницей. Одного только старик ей не рассказывал: как степного зверя ыргыса победить.
— Одолеть ыргыса только великий герой достоин, — говорил он. — А твоя вся сила до тех пор, как мужа не найдёшь. Возьмёт тебя мужчина в жёны, и будешь ходить за ним след в след, вперёд не забегая, и власть его над тобой тебе в радость станет. Послал же мне Отец Небо девчонку в ученицы!
— Никогда я власть мужчины не признаю над собой! — горячилась Йуул-Тии. — Одно дело у меня на земле — извести степного зверя ыргыса, на него и жизнь положу. Не для меня за хозяйством следить да детей мужу рожать!
— Мала ты ещё, потому так и говоришь, — морщился Кайык-Чаа. — Как разбудит луна твою кровь, так хочешь ты или нет, а зову её подчинишься. И та участь, что сейчас отвергаешь, самой желанной покажется.
Хмурилась Йуул-Тии, слов в ответ не находя, но про себя клялась, что никогда зову луны не поддастся и ни одного мужчину к себе не подпустит. Вольной будет, за мужем ходить не станет. И верила, что клятву свою может сдержать.
Не вовсе людей не видя они жили. Редко, но всё же приходили к Кайык-Чаа могучие воины, главы родов — за мудрым советом ли, за сильной ворожбой. Видели Йуул-Тии, дивились ей; как постарше стала, начали смотреть на неё по-особому, взглядом, каким мужчина на женщину смотрит. Йуул-Тии те взгляды презрением встречала; если же кто в своих желаниях дальше заходил, в жёны начинал её звать — вызывала храбреца на поединок. И ни один из могучих мужей её не одолел. Так пошла по степи весть, что появилась у Кайык-Чаа приёмная дочь; собой сильна, да большая гордячка. Иные уж намеренно к ней попытать счастья приезжали, хоть и не толпами: боялись старого Кайык-Чаа зря беспокоить.
— Видишь, — говорила Йуул-Тии, — никто не мою кровь не разбудил, не разбудит и впредь.
— Настанет твоё время, как для всякой женщины, — отвечал наставник.
Так минуло семь зим. Выросла Йуул-Тии, ловкой охотницей стала. Тяжкие слова сами на губы ей ложились. Не один раз искала она зверя ыргыса в степи, да всё не находила. Искала из упрямства больше: так и не сказал ей заклинатель, как зверя одолеть.
Вот пришла очередная зима. Замело степь снегом. В костяных холмах всегда лето стояло, а стоит выйти из них — мороз да метель. Злая была это зима, хмурился Кайык-Чаа, на горизонт глядя. Каждый день на крыло поднимался, смотрел, что в степи делается. Как-то раз вернулся совсем мрачный, стал собираться в поход.
— Большой буран идёт, — сказал. — Вымерзнет степь. Остановить надо.
— Пойду с тобой, помогать буду, — вскинулась Йуул-Тии, но Кайык-Чаа только головой покачал: мол, не будет от тебя толка. Собрался и ушёл. Хотела было Йуул-Тии тайком за ним отправиться, да не смогла выйти из костяных холмов. Запер её старый заклинатель, чтобы глупостей делать не вздумала.
Три дня не было Кайык-Чаа, только на горизонте белое марево дрожало. На четвёртый день рассеялось оно, а вскоре и ворон прилетел. Рухнул он на постель, обратился в человека — а лицо у него белое-белое, и кожа словно бы насквозь просвечивает. Лежит, подняться не может; принесла Йуул-Тии ему воды, а у него даже сил глотать нет.
— Срок мой пришёл, — говорит. — Будешь дальше одна жить.
Взметнулась Йуул-Тии: как же так, чтобы сделать ничего было нельзя? А Кайык-Чаа усмехается.
— Привыкай, — говорит, — не всё нам подвластно, пусть силы наши и велики.
— Раз умираешь, — сказала Йуул-Тии, — расскажи, как степного зверя ыргыса победить. Больше-то никому не расскажешь.
Вздохнул тяжко Кайык-Чаа.
— Твоя взяла, девчонка дикая, глупая. Слушай. Ни одно оружие зверя ыргыса не берёт, ни один охотник его не одолеет. Но растёт на спине меж лопатками у него золотой волосок. И если этот волосок выдернуть, потеряет свою неуязвимость зверь ыргыс.
— Да как же разглядеть его в густой шерсти? — воскликнула Йуул-Тии, но уже ничего Кайык-Чаа ей не ответил. Закрылись его глаза, и дух отлетел. Закаркали над юртой-черепом вороны.
Отплакала своё Йуул-Тии, погребальные обряды провела, стала думать, как дальше жить. В костяных холмах было ей неуютно: не её это было место, не примет её юрта-череп как хозяйку. Нужно своё, новое место искать. Собрала она пожитки и отправилась в степь. Поставила юрту на берегу солёного озера, где красный ручей течёт. Да подолгу уходила из дому: рыскала по степи, следы зверя ыргыса искала. Если видела где, что кто-то в помощи нуждается, вмешивалась. А так от людей поодаль держалась.
Как-то вернулась Йуул-Тии из дальнего похода, смотрит, а дверь-ергенек открыта и полог откинут. Положила она руку на рукоять ножа, вошла в юрту, смотрит: на шкурах гость лежит, чай из чашки попивает. Высок гость, статен, волосы у него как снег белые, глаза как озёрная вода прозрачные. Смотрит Йуул-Тии и понимает, что глаз оторвать не может.
— Что же ты, — спрашивает, — в чужой дом без спросу заходишь?
— Прости, хозяйка, — отвечает тот, а голос у него глубокий да мягкий, слушать бы и слушать. — Искал я пристанища, а спросить не у кого было. Примешь ли гостем меня?
— Раз пришёл уже, оставайся, — отвечает Йуул-Тии, а у самой голос дрожит и в теле слабость прежде незнаемая. И не жаль ей для гостя ни чая, ни угощения, ни места рядом на тёплых шкурах. Как так бывает, что посмотришь один раз на человека — и знаешь, что всю жизнь его рядом видеть хочешь? А ведь случается же.
— А я слышал про тебя, — сказал внезапно гость. — Ты же Йуул-Тии, приёмная дочь старого Кайык-Чаа? Говорили про тебя, что ты сильна и смела, но не говорили, что красавица.
Дрогнуло сердце у Йуул-Тии. Сколько раз она подобное слышала, и только раздражало это её, а сейчас такими желанными показались эти слова.
— Нехорошо получается, — сказала она, — если ты моё имя знаешь, а я твоё нет.
— Зови меня Сыгры-Хан, — отвечал гость.
— А что, Сыгры-Хан, — спросила Йуул-Тии, — ждёт ли тебя кто-нибудь в далёком краю, считает дни до твоего возвращения?
— Никто меня не ждёт, — ответил гость, — никто со мной встретиться не мечтает.
— А если никто тебя не ждёт, — сказала Йуул-Тии, — тогда оставайся здесь и раздели огонь очага со мной.
— Этого и хочу, — отвечал Сыгры-Хан.
Так Йуул-Тии обрела мужчину, за которым хочется следовать. Разбудила луна её кровь, и не было ей слаще, чем смотреть на Сыгры-Хана, чем ласки его принимать. Силён и смел был её избранник; в охоте ли, в скачке — ни в чём ей не уступал. Боялась Йуул-Тии, что повелит ей муж дома сидеть, забыть про вольную жизнь; не знала, нашла бы в себе силы с ним спорить, однако от клятвы своей отказываться не хотела. Однако Сыгры-Хан слова ей не сказал, взглядом не приневолил; по-прежнему в судьбе своей была вольна Йуул-Тии. Днём в степи зверя ыргыса выслеживала, вечером к мужу возвращалась.
Одно только смущало Йуул-Тии. Когда засыпали они, утомлённые ласками, вскоре тихо поднимался Сыгры-Хан, уходил неслышно, под утро только возвращался. Старался, чтобы Йуул-Тии его отлучек не заметила, да чуткий у неё был слух, охотницы, зверя выслеживать привыкшей. И решила Йуул-Тии проследить, куда он ходит.
В одну из ночей, поверив, что спит Йуул-Тии, поднялся Сыгры-Хан, вышел из юрты в ночь. Йуул-Тии тяжким словом себя укрыла, прокралась вслед за мужем. Смотрит: идёт Сыгры-Хан далеко в степь, луна на белых его волосах играет, ни травинки под ногой не хрустнет. Вдруг пал он на землю, встряхнулся всем телом — и видит Йуул-Тии, как поднимается на четыре лапы степной зверь ыргыс, хвостом длинным по бокам себя бьёт, железные зубы луне показывает. Воздух ноздрями втянул, покрутил круглой головой и мягкими скачками убежал в степь, быстро из виду скрылся. Вновь пусто и тихо под луной.
Вернулась Йуул-Тии в юрту. Легла на постель, стала думать, возвращения мужа ждать. Долго думала. Под утро пришёл Сыгры-Хан, лёг рядом, обнял её, в лоб поцеловал. Лежит Йуул-Тии в горячих объятьях, запах родной вдыхает, слушает, как сердце родное стучит. С нежностью, с любовью обнимает её Сыгры-Хан. Вот ровнее стало его дыхание: уснул.
Повернула Йуул-Тии мужа на бок. Смотрит ему на спину — а у него меж лопаток золотой волосок растёт. Взялась за него Йуул-Тии и выдернула. Вздрогнул во сне Сыгры-Хан. Взяла тогда Йуул-Тии нож и вогнала его мужу в спину, прямо в сердце. Хлынула горячая кровь ей на руки. Содрогнулся Сыгры-Хан, дёрнулся — и вот, лежит рядом с Йуул-Тии степной зверь ыргыс, когтями по постели скребёт, свет лунный в глазах тускнеет. Вскоре затих. Вновь взяла Йуул-Тии нож, стала свежевать зверя. Сухие глаза её.
Вот, скачет по степи вороная кобыла, а спина у неё шкурой зверя ыргыса укрыта.