в Забытая история. II - Военный невроз
Начало здесь: Забытая история. Истерия
"Психическая травма - это удел беззащитных перед лицом превосходящей их силы. В случае природных катаклизмов мы говорим о стихийных бедствиях. В случае человеческого произвола мы говорим о насилии. Травматические события разрушают нормальные системы защиты, которые придают людям чувство контроля, связанности с другими и собственного значения"
Катастрофа Первой Мировой Войны вновь поставила общественное сознание лицом к лицу с психической травмой. Восемь миллионов было уничтожено за четыре года мясорубки, пали четыре империи и многие из «ценностей», на которых была построена западная цивилизация, были обращены в прах.
В этой войне бесславно погибла иллюзия о том, что мужские честь и слава рождаются в битве. Мужские честь и слава были разбиты в окопах и в постоянном страхе уничтожения. Деморализация солдат очень скоро приняла пандемические размеры. Загнанные в траншеи, беззащитные перед артобстрелами и газовыми атаками, подверженные постоянной угрозе уничтожения, вынужденные быть свидетелями ранений, увечий и смертей товарищей и без надежды на спасение, слишком многие солдаты стали вести себя «как истерички». Кричали и безутешно рыдали, их парализовало и они не могли двигаться, теряли дар речи и не реагировали ни на какие внешние стимулы, подвергались амнезиям и теряли сенсорные способности. Власти пытались скрывать факт об огромном количестве психиатрических диагнозов (около 40% «ранений» среди британской армии пришлось на психические расстройства) и размещало этих солдат в военных госпиталях. Сами психиатрические диагнозы обосновывались физиологически: якобы это были следствия контузии от бомбежек. Был выработан и широко распространился термин «бомбовая травма», пущенный в ход британским психологом Чарльзом Майерсом. Однако, от этого термина вскоре пришлось отказаться, так как огромное число солдат с истерическими симптомами не были ни ранены, ни контужены. Пришлось признать, что дело в психической травме: истерические симптомы среди солдат-мужчин были напрямую связаны с продолжительной и постоянной угрозой их жизни, которую им было невозможно избежать.
читать дальшеКогда не стало возможности отрицать наличие массивной психической травмы в войсках, внимание профессионалов и общественного мнения, как и в случае в истерическими пациентками-женщинами, немедленно обратилось к рассмотрению «морального облика» страдающих военным неврозом солдат. Господствовало мнение о том, что НОРМАЛЬНЫЙ солдат должен чувствовать себя в бою как герой и не должен проявлять никаких эмоций. И, разумеется, НОРМАЛЬНЫЙ солдат не может испытывать страх. Таким образом, солдат, у которого обнаруживались симптомы военного невроза, в лучшем случае рассматривался как конституционно низшее человеческое существо, а в худшем – как негодяй и трус. В медицинской среде той эпохи было в ходу определение «моральное убожество», которое и применялось в качестве диагноза к пациентам с симптомами военного невроза. В качестве лечения рекомендовалось жёсткое обращение с пациентами, основанное на угрозах и наказаниях. Британский психиатр Льюис Йелланд, автор изданного в 1918 г. труда «Истерические расстройства на войне», рекомендовал (и применял) лечение электрошоком двигательных параличей и сенсорных расстройств. Жестокое обращение пациенты заслуживали, по мнению Йелланда, «за свою подлость, леность и трусость»: один из пациентов, потерявший дар речи в результате острого военного невроза, был привязан к стулу и подвержен токовым ударам в области горла в течение нескольких часов непрерывно до тех пор, пока не заговорил. Йелланд сопровождал «лечебную процедуру» словами: «Ты должен вести себя как герой, как это от тебя требуется... Мужчина, побывавший в стольких боях, должен уметь контролировать себя».
В противоположность «традиционалистам» от психиатрии, в «прогрессивной» медицине того времени преобладало мнение о том, что военный невроз являлся настоящим психическим расстройством, которому могли быть подвержены все без исключения, даже солдаты с самым высоким боевым духом. Сторонники такого либерального подхода к проблеме военного невроза отстаивали необходимость гуманного обращения с пациентами и лечения, основанного на принципах психоанализа. Наиболее выдающимся представителем этого течения в психиатрии был д-р Вильям Риверс, профессор нейрофизиологии, психологии и антропологии в Кэмбридже. Во время войны Риверс работал в шотландском госпитале Крейглокхардт и его самым знаменитым пациентом стал Зигфрид Сассун, британский военный поэт. Официально Сассун не был подвержен военному неврозу, хотя был «раздражителен, неспокоен, его мучали кошмары, и он был склонен компульсивно и безрассудно подвергать себя риску в бою». В 1917 г. Сассун присоединился к пацифистскому движению, отказался вернуться на фронт и опубликовал «Декларацию солдата»: « Эта декларация представляет собой сознательный вызов военной иерархии, так как я считаю, что эта бессмысленная война намеренно продолжается в интересах тех, кто имеет власть ее прекратить. Я – солдат. Я убежден, что действую в интересах солдат, и что эта война, в которую я верил как в дело защиты и освобождения, превратилась в захватническую агрессию... Я видел, как страдают солдаты, и страдал вместе с ними. Я не могу более принимать участие в этом и способствовать продлению страданий во имя злонамеренных и несправедливых целей».
«Декларация солдата» была приписана психическому коллапсу её автора, и Сассун был направлен на лечение в Крейглокхардт. Лечение, как и в военной психиатрии вообще, преследовало цель вернуть солдата в строй в кратчайшие сроки. Вильям Риверс не ставил под сомнение саму цель терапии, но в отношении своих пациентов применял метод «лечения разговором». Вместо унижений и наказаний, пациенты могли свободно рассказывать о том, что им пришлось пережить, и эти рассказы не расценивались как доказательства «немуженственности, лености и подлости». Терапия Риверса с точки зрения преследуемой цели – вернуть солдата в строй – оказалась успешной. Сассун вернулся на фронт, хотя его политические убеждения не изменились. Он сделал это из чувства верности товарищам, которые продолжали сражаться, чувства вины за свою персональную безопасность и чувства безнадежности в отношении своих одиночных протестов. Риверс же, со своей стороны, сформулировал два принципа, которые впоследствие были использованы американскими психиатрами во время Второй Мировой войны: во-первых, любой человек, независимо от личных качеств, может испытывать измененные состояния сознания под влиянием страха и во-вторых, этот страх может быть преодолен только чувством солдатской солидарности, которая оказалась сильнее, чем патриотизм, абстрактные принципы или ненависть к врагу.
Сассун выжил в войне и, как всякий выживший, провел остаток жизни в битве с военным неврозом. Он писал и переписывал воспоминания о войне, стараясь сохранить память о погибших, и отстаивал дело пацифизма. Хотя сам он смог избавиться от симптомов нервного расстройства до такой степени, что мог вести продуктивную жизнь, его постоянно преследовали мысли о тех, кому повезло меньше:
«Травма войны. Сколько коротких бомбежек отозвалось в умах выживших спустя много лет после тех страшных моментов, когда они смотрели на своих товарищей и улыбались им в то время, когда ад пытался покончить с ними всеми своими силами ? То, что происходило тогда – ничто в сравнении с тем, что происходит теперь: в поту ночных кошмаров, в парализованных членах, в заикании. И самое страшное – это дезинтеграция и исчезновение тех замечательных личных качеств, которые делали людей такими доброжелательными, альтруистами и стоиками. Даже лучшие из людей опускаются и разлагаются в невысказываемой травме войны... Эти солдаты были замучены во имя цивилизации, и теперь этой самой цивилизации предстоит доказать, что их мучения не были грязным обманом»
Однако по окончании войны интерес к психической травме быстро исчез. Хотя ветеранские госпитали были до отказа заполнены людьми со сложными психиатрическими диагнозами, само существование этих людей стало причиной стыда для общества, которое хотело только одного – забыть поскорее. Новые тексты, затрагивающие проблемы военного невроза появились только в 1939 году – это была работа американского психиатра Абрама Кардинера и антрополога Коры дю Буа «Индивид и общество», а затем книга Кардинера «Травматический военный невроз», опубликованная в 1941 году. Именно тогда были намечены основные линии травматического синдрома как он понимается сегодня. Заключения Кардинера во многом или полностью совпадают с формуловками Жане в отношении истерии. Фактически, Кардинер признавал в военном неврозе специфическую форму истерии, но понимал, что термин «истерия» из медицинского диагноза превратился в оскорбление, дискредитирущее пациента: он понимал, насколько удобно характеризовать психически травмированных людей как злонамеренных слабовольных индивидов с упорной склонностью к извращенности.
С началом Второй Мировой войны задача скорейшего восстановления боеспособности личного состава возникла вновь, а значит, военный невроз и психическая травма опять оказались в центре внимания. Американские психиатры старались выяснить, какие факторы могли служить защитой от острой травмы и способствовать быстрому выздоровлению. Тезис Риверса о том, что лучшим защитным механизмом была эмоциональная связь между боевыми товарищами, был открыт вновь: был сформулирован принцип, согласно которому, постоянное во времени подвержение экстремальной опасности создавало экстремальную эмоциональную зависимость солдат в отношении своих товарищей и командиров. Таким образом, стратегия терапии базировалась на минимальном сроке пребывания солдат с психической травмой вне группы товарищей. Собственно медицинская практика представляла собой техники гипноза и «наркосинтеза» (применения амитала натрия) - способов быстрой индукции измененных состояний сознания с целью активации и вербализации травматических воспоминаний. Хотя военные психиатры многократно предупреждали о том, что сами по себе активация и вербализация травматических воспоминаний не могли привести к выздоровлению, эти предупреждения мало кого интересовали. 80% американских солдат, госпитализированных с психиатрическим диагнозом, были выписаны через неделю пребывания в госпитале и возвращены в армию, 30% из них вернулись на передовую. Судьба этих людей никого не интересовала, ни во время боевых действий, ни после их окончания, вне контекста острой симптоматики психической травмы. С окончанием войны исследования и терапия психической травмы вновь исчезли из врачебной практики.
Как в случае истерии, так и в случае военного невроза, после первых моментов «растерянности», когда информация о не слишком приглядных сторонах общественно санкционированных и освященных практик стала достоянием гласности, консерватизм и реакция быстро перегруппировались , а их излюбленный метод – огульное отрицание, игнор, забвение – был применен в отношении военного невроза. Если в Первую Мировую войну он был предметом споров и дебатов, то во время Второй Мировой войны солдат просто «приводили в состояние функционального минимума» и возвращали на фронт, никаких разговоров о травмах, последствиях, причинах. Впоследствии, во время Вьетнамского конфликта не было даже этого: военные и врачи дружно делали вид, что американские солдаты «самые гуманные и высоко цивилизованные в мире», и что они защищают справедливость, пока группа ветеранов вьетнамской войны – в 1970г., точно как Сассун в 1917-ом, - не вернули свои награды и не предали гласности собственные – и чужие – преступления, совершенные во Вьетнаме. Эти ветераны организовали «группы критики», цель которых была не только в том, чтобы оказывать моральную поддержку друг другу, но и в том, чтобы сделать так, чтобы общество в очередной раз не смогло бы стигматизировать их, как нытиков и трусов, а затем благополучно забыть об их существовании. Общественное движение ветеранов – в середине 70-х гг. функционировали уже сотни «групп критики» - добилось открытия специальных центров психологической помощи и проведения научного исследования последствий военного невроза. В 1980 Американская Психиатрическая Ассоциация включила в DSM-III (Diagnistic and Statistic Manual of Mental Disorders) новую диагностическую категорию «пост-травматические стрессовые расстройства», которая практически во всем совпадала с описанным сорок лет назад «травматическим военным неврозом» Кардинера. Так много раз «забытая» и «вновь открытая» психическая травма наконец-то получила формальное признание в диагностическом каноне.
В конце XIXв. исследования истерии базировались на исследовании сексуальной травмы, но в то же время, тогда не существовало даже намека на понимание того, что насилие – домашнее и сексуальное - составляло повседневность жизни женщин. Фрейд случайно увидел эту правду и предпочел спрятаться от нее. Исследования психических расстройств ветеранов войн ХХв. привело, в конце концов, к официальному признанию их травматической природы. И только к концу 70-х годов ХХв. наконец-то был признан тот факт, что пост-травматические расстройства наиболее часто наблюдаются не у ветеранов войн, а у женщин в мирное время.
Истинные условия, в которых жили – и живут – женщины в «демократических» (не говоря уже о других) обществах – до сих пор во многом остаются невидимыми за дымовой завесой «личного» и «интимного». Как и раньше, в наше время говорить открыто о сексуальном или "домашнем" (1) насилии – значит подвергнуться риску быть униженной, высмеянной или обвиненной во лжи. Женщины молчат, потому что боятся и стыдятся, а их молчание дает волю всем видам сексуальной и гендерной эксплуатации. Собственно, каких-то 30 лет назад не было даже названия для этих явлений, именно поэтому Бетти Фридан назвала в свое время эту проблему «проблемой без названия». Когда женское движение в Америке и Канаде начало говорить о насилии в жизни женщин, оно начало делать это в рамках «групп осознания», похожих на «группы критики» ветеранов Вьетнама: это были группы, основанные на гарантиях конфиденциальности и на одном и том же императиве – говорить правду. Когда женщины рассказывали об изнасилованиях психотерапевтам, те не верили им и убеждали их в том, что они просто фантазируют. Когда женщины рассказывали о том же самом в «группах осознания», другие женщины им верили. Цель «групп осознания», как и «групп критики», состояла в том, чтобы добиться социальных изменений: жертвы сексуального насилия не только смогли помочь друг другу, но и объединились для коллективных действий в рамках феминистского движения. Первый митинг, посвященный проблемам изнасилования ,был организован Радикальными Феминистками в Нью-Йорке в 1971 году. Первый Трибунал Преступлений против Женщин был организован в Брюсселе в 1976 году. Годом раньше в США, в рамках Национального Института Психиатрии был открыт исследовательский центр по изучению изнасилования. Героическая эра истерии – с доверием к пациенткам, с длинными личными собеседованиями как источником исследования – вернулась вновь: и эти исследования подтвердили тот факт, который Фрейд сто лет назад объявил фантазиями. Сексуальное насилие в отношении женщин и детей действительно эндемично в нашей культуре – и таковы же были результаты эпидимиологического исследования Дайаны Расселл (D.E.H. Russell- Sexual Exploitation: Rape, Child Sexual Abuse, and Sexual Harrassment, 1984) : одна из каждых четырех женщин была изнасилована, одна из каждых трех подверглась сексуальному насилию в детстве и в подростковом возрасте.
В 80-е годы впервые в истории изнасилование и сексуальное насилие были официально признаны преступлением, а не сексуальным актом. Трудно переоценить значение этой простой формулировки (не случайно за ее принятие пришлось долго бороться) – она напрямую противостояла идее о том, что сексуальное насилие удовлетворяет тайные желания женщин, мнение, распространенное не только в порнографии, но и в академических текстах.
Феминистки также обозначили истинную цель сексуального насилия как общественной практики: политический контроль, способ подчинения женщин посредством страха. Сьюзан Браунмиллер в своем историческом труде по теме изнасилования «Against Our Will: Men, Women and Rape", 1975, превратившем тему сексуального насилия в предмет общественных дебатов, обращает внимание именно на то, что применение угрозы сексуального насилия «есть сознательный процесс запугивания, с помощью которого все мужчины держат в страхе всех женщин».
Феминистское движение не только привлекло общественное внимание к проблеме сексуального насилия, но и потребовало действенных мер по защите жертв. Первый центр помощи жертвам сексуального насилия был создан в 1971г. В 1981г в США действовали сотни таких центров – они были организованы ВНЕ официальной системы здравоохранения и давали эмоциональную, юридическую и практическую поддержку жертвам. Активисты центров сопровождали женщин в больницы для освидетельствования и в полицию для дачи показаний, чтобы персонал данных учреждений, воспользовавшись эмоционально ранимым состоянием пострадавших, просто-напросто не выгнал бы их взашей. В 1972 было проведено исследование психических последствий изнасилования (оно проводилось на базе службы скорой помощи бостонской городской больницы) – за год туда обратились 92 женщины и 37 детей - жертвы изнасилования. У всех было выявлено общее восприятие изнасилования как реальной угрозы собственной жизни, присутствие страха быть убитыми или искалеченными. Психо-соматические последствия изнасилования: бессонница, приступы паники, тошноты, ночные кошмары и симптомы диссоциации совпадали с симптоматикой пост-травматических расстройств, описанных на примере ветеранов войн.
Постепенно вскрывались всё новые и новые «области применения» сексуального насилия – оказалось, что большинство изнасилований совершалось не «незнакомцами и маньяками», а женихами, мужьями и родственниками жертв. Сексуальное насилие снова подтвердилось как форма принуждения, применяемого в отношении женщин в «семейной жизни». И вновь (как в исследованиях истерии Жане и Фрейда) исследования изнасилований в отношении взрослых женщин выявили пандемию сексуального абьюза в отношении детей.
Как и в случае исследований изнасилований, исследования «домашнего насилия» и сексуального абьюза в отношении детей, очень скоро вышли за рамки феминистского движения. И так же, как и в случае жертв изнасилования, были организованы центры помощи жертвам «домашнего насилия» и детского сексуального абьюза ВНЕ системы здравоохранения и правоохранительных органов. И вновь у жертв были «найдены» симптомы психической травмы. Леонора Уолкер назвала эти симптомы «синдромом битой женщины» (L. Walker «The Battered Woman” 1979) Только после 1980г, когда было официально признано существование пост-травматического стрессового расстройства у ветеранов войн, стало очевидным, что психо-соматические расстройства у жертв изнасилований, «домашнего насилия» и инцеста были такими же, как и у выживших в боевых действиях. И самое страшное: эти симптомы сегодня те же, что и сто лет назад, когда они впервые были описаны как таковые (как психо-соматические расстройства). Насилие в отношение женщин и детей продолжает по-прежнему осуществляться мужчинами безнаказанно и массово. Перефразируя написанное когда-то Зигфридом Сассуном, это насилие "намеренно продолжается в интересах тех, кто имеет власть его прекратить"
Сидеть и ждать, пока "они прекратят", конечно же, бессмысленно. Сексуальное насилие и насилие вообще - не надо обольщаться - не запрещено, оно регулируется обществом. А если не запрещено, то разрешено - логика агрессора проста.
Поэтому я считаю очень важным раскрыть тему насилия как общественной практики, а не как художественной самодеятельности отдельных паяцев. Так что следующие мои записи будут о проблеме сексуального насилия в отношении женщин и детей.
.....................................................................................................
(1) Я категорически против термина "домашнее насилие", поэтому беру его в кавычки. Речь идет о гендерном насилии, оно осуществляется в отношении любого человека, не соответствующего приписываемой ему гендерной роли. Соответствие или несоотвествие зависит, что очевидно, исключительно от мнения агрессора.