Оригинал взят у malka_lorenz
в Язык тела

Я вообще против пеших прогулок совместно с кем-то. Мне это тяжело, мне все мешают. Умение ходить вместе - либо редкое искусство, либо знак свыше.
Т.е. либо человек полное чмо, но умеет контролировать пространство в принципе, либо человек - полное чмо, но Господь сподобил его пластикой, созвучной с твоей.

Варианты, когда человек не чмо, не рассматриваются вообще, потому что мы все здесь взрослые люди.

Пример раз. Я ношу сумку справа, я правша. Это значит, что я никогда ни к кому не притрусь правой стороной, свободная сторона у меня левая. Если спутник норовит пристроиться справа - это значит, что он не то что не в силах сделать этот простейший вывод из своих наблюдений. Он не в силах сделать даже самих этих наблюдений.

Пример два. Я двигаюсь в своем ровном темпе. Спутник то убегает вперед, то тормозит так, что я на него налетаю. Мой темп делается рваным, меня это нервирует. Это происходит не потому, что мой спутник движется не в том темпе. Он просто движется в своем темпе, а мой не учитывается вообще.

Пример три. Телесный контакт при совместной прогулке неизбежен. Можно наступить на ногу, а можно обнять за плечи, навалившись всем весом. И то и другое есть трогательная попытка сближения. Человек думает не о том, каково мне сейчас в его обществе, а о том, можно ли сейчас послать телесный сигнал и не получить отлуп. А на ногу - это он просто оступился на нервной почве, взял неверный разгон по той же самой причине.

Когда человек много волнуется о себе и нисколько - о вас, он всегда будет двигаться неправильно. Танго в одиночку не танцуют.

В итоге совместная прогулка будет выглядеть так. Он будет вас обпрыгивать, задевая всегда не там, где надо. Вы будете танцевать, уклоняясь от наступания на ноги и от неприятного задевания сумки. Он поймет, что вы против любых касаний, и пойдет от греха на шаг впереди, и вы будете любоваться его спиной. Потом он увеличит дистанцию так, словно вы незнакомы, но все равно чудесным образом будет мешать идти, и вы все равно будете все время об него спотыкаться.

При такой сказочной слаженности действий особенно приятно побеседовать на ходу. Полный контакт, полное взаимопонимание. Элизиум практически.

Тело всегда выдаст, чем человек занят - собой или вами. Даже если ему кажется, что он занят вами - он занят собой, если не ловит ни ритм, ни дыхание.

Вы сейчас подумали о постели. Да, в постели все то же самое.

Пишет  Tressa_de_Foks:

Ссылки на покупку или скачивание тарвудской дилогии
Я почти самостоятельно сделала обновление. Без Венеда не получилось бы, но я старалась, так что все равно молодец. Итак, тарвудская дилогия... или ее уже надо писать в кавычках, как название "Тарвудская дилогия"? Короче, пофиг. Я выложила в формате fb2 две книжки из дилогии "Тарвуд", "Причастие мертвых". и "Ничего неизменного". На выбор, можно купить за двадцать рублей, можно так скачать.
Купить:
Причастие мертвых
Ничего неизменного

Скачать обе книжки с моего сайта

Хочу сказать большое спасибо за помощь  catizza за рисунок для обложки,  Melaris за корректуру,  Jess_nata за адрес Литмаркета, Керлю за бета-тестирование и Венеду за техподдержку.
Надеюсь, все работает.

О, и  Эль-Лис благодарность от лица командования ВКС. Я ж забыла про перепост-то. Так вот, да, ПЕРЕПОСТ приветствуется! Нам нужна реклама. И аккаунт во вконтакте. Хм. Но это я уже за свое.

URL записи

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Пишет  Эсса:

Жарок, или купальница азиатская. Растет в Сибири, на Алтае, в Монголии.


URL комментария

Пишет  Альбедо Ашер:

Аллегория "сейчас"

Маяк La Jument

И то же анимированное
читать дальше
Несколько последовательных кадров маяка, отснятых фотографом Jean Guichard с вертолета в сильный шторм в 1989 году. На фото смотритель маяка, который из-за шума вертолета подумал, что прилетели спасательные службы и вышел из укрытия наружу. В этот момент гигантская волна обрушилась на здание. Смотритель чуть не погиб, но успел вовремя скрыться за стальными дверями входа в маяк.

URL записи

Пишет  587:



URL записи

Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 3. Человек внутри городских стен. Формы общественных связей. - М.: Наука, 1999, с. 223-231.

Фигура городского палача, знакомая многим по описаниям в художественной литературе, становилась предметом внимания историков гораздо реже, чем, скажем, многие из тех, кому пришлось на себе испытать искусность мастеров дыбы и эшафота.

Ниже предпринимается попытка, во-первых, дать некоторую общую информацию о палачах в городах Центральной Европы - об истории возникновения и бытования этой профессии, о функциях палачей и об их положении в городском сообществе; во-вторых, выяснить, как и в связи с чем сложилось и видоизменялось то неоднозначное и пронизанное разновременными веяниями отношение к фигуре палача, отголоском которого является сохранившееся по сей день брезгливо-пугливое отвращение.

Палач не упоминается в средневековых источниках вплоть до XIII в. Профессиональной должности палача тогда еще не существовало. В эпоху раннего и высокого средневековья суд, как правило, устанавливал условия примирения между потерпевшими и обидчиками (точнее, теми, кого признавали в качестве таковых): жертва преступления или ее родственники получали компенсацию ("вергельд"), соответствовавшую ее социальному положению и характеру правонарушения. Смертная казнь и многие другие телесные наказания, таким образом, заменялись уплатой определенной суммы денег. Но даже если суд приговаривал обвиняемого к смерти, приговор приводил в исполнение не палач. В старом германском праве смертную казнь изначально вершили сообща все те, кто судил преступника, либо исполнение приговора поручалось самому молодому заседателю, либо истцу, либо сообщнику осужденного. Часто осужденный препоручался судебному приставу, в обязанности которого, согласно "Саксонскому зерцалу", входило поддержание порядка во время судебных заседаний: вызов участников процесса и свидетелей в суд, доставка сообщений, конфискация имущества по приговору и - исполнение наказаний, хотя из текста источника и не ясно, должен ли он был делать это сам или только следить за исполнением.

читать дальшеВ позднее средневековье власти стали активнее включаться в уголовное судопроизводство. Имперское законодательство, устанавливавшее всеобщий мир, не могло бы обеспечить прекращения кровной мести, междоусобиц и прочих насильственных действий, если бы публичная власть не представила альтернативы частной расправе в виде телесных уголовных наказаний. Теперь преступления расследовались не только по искам потерпевших, но и по собственной инициативе того, кому принадлежала юрисдикция в данной местности: на смену аккузационному процессу пришел инквизиторский, т.е. такой, при котором правоохранительные органы брали на себя возбуждение уголовного дела, ведение расследования, арест подозреваемых. Не полагаясь более на традиционные в раннее средневековье формалистические доказательства, такие как очистительная клятва или ордалии ("божий суд"), судебные власти начали расследовать обстоятельства преступлений и допрашивать обвиняемых с целью получения признания. В связи с этим интегральной частью системы уголовного судопроизводства стала пытка. В XIII веке, т.е. задолго до того, как стало сказываться влияние рецепции римского права (конец XV в.), в Германии наблюдается распространение помимо новых юридических процедур также и более сложных телесных наказаний, которые стали типичными для уголовного процесса на протяжении всего раннего нового времени, вытеснив вергельд как форму воздаяния за преступление. Хотя наиболее частыми видами казни остались повешение и отрубание головы, широкое применение стали находить колесование, сожжение на костре, погребение заживо, утопление. Эти казни могли быть ужесточены дополнительными пытками, которым осужденные подвергались на лобном месте или по пути к нему: бичеванием, клеймением, отсечением конечностей, протыканием раскаленными прутьями и т.д. Эти новые процессуальные нормы были результатом стремления публичной власти умиротворить общество, сосредоточив монополию на легитимное использование насилия в своих руках. Таким образом в XIII в., в связи с новой регламентацией телесных наказаний и смертной казни по закону о мире в стране (Landfriedengesetz), появилась постоянная необходимость осуществлять все больше различных пыток и казней, требовавших уже известной квалификации, - и тогда появились профессиональные палачи на государственной службе. Но монопольное право на исполнение смертных приговоров закрепилось за ними только к концу XVIв.

Новый тип уголовного судопроизводства утвердился раньше всего в городах. С одной стороны, поддержание мира и порядка в городской среде было весьма насущной задачей, с другой - городские власти с их разветвленной бюрократией и отработанными рутинными управленческими техниками легче могли освоить новые судебные процедуры, нежели территориальные государства Империи, отстававшие от них в процессе формирования административной машины. Впервые в немецких источниках мы встречаем упоминание о профессиональном палаче именно в своде городского права ("Stadtbuch" вольного имперского города Аугсбурга 1276 г.). Здесь он предстает перед нами как муниципальный служащий с четко определенными правами и обязанностями.

Прежде всего законами города устанавливается монопольное право палача на исполнение смертных приговоров и "всех телесных наказаний".

При вступлении в должность палач заключал такой же контракт и приносил такую же присягу, как остальные чиновники, подчинявшиеся городским властям - в зависимости от статуса города либо его совету, либо сеньору; от них он получал жалованье, квартиру и прочее довольствие наравне со всеми другими городскими служащими. Его работа оплачивалась по таксе, установленной властями: за каждую казнь на виселице или на плахе он должен был получать по пять шиллингов (это данные из агусбургских законов, но такса в разных городах и в разное время бывала разная). Кроме того, палачу доставалось все, что было надето на осужденном ниже пояса - эта традиция сохранялась и на протяжении последующих столетий. Когда с возрастом или после болезни палач становился слишком слаб, чтобы исполнять свое дело, он мог уйти в отставку и получать пожизненную пенсию. При этом первое время он должен был помогать тому мастеру, который приходил на его место, "добрым советом и верным наставлением", как это было принято и на всех других постах в коммунальной администрации. Во многих городах, где существовала униформа для муниципальных служащих, она полагалась и палачу. Но о масках или колпаках с прорезями для глаз, которые часто можно видеть в исторических романах и фильмах, в позднесредневековых источниках нигде не упоминается.

Итак, палач был профессионалом казни и пытки. Но поскольку, если не считать экстраординарных случаев массовых репрессий, работа эта не занимала все его время, а также не приносила дохода, на который можно было бы существовать, палач, кроме своего основного занятия, осуществлял в городском хозяйстве еще и другие функции.

Во-первых, надзор за городскими проститутками. Палач был фактически содержателем публичного дома, следил за тем, чтобы женщины вели себя соответственно правилам, установленным для них властями, разбирал конфликты, которые возникали между ними и гражданами. Проститутки обязаны были каждую субботу платить ему по два пфеннига, и палач не должен был "требовать большего". Проституток, не имевших разрешения жить в городе или высланных за нарушения правил, он обязан был выдворять из города, как, кстати, и прокаженных, - за это ему платили по пять шиллингов каждый раз, когда собирались городские налоги.

Функцию содержателя борделя палач, похоже, сохранял за собой на протяжении всего XIV, а во многих городах и XV в. Так, в баварском городе Ландсберге эта практика сохранялась до 1404 г., пока палача не уволили за то, что он участвовал вместе со своими подопечными в избиении конкурентки, не имевшей разрешения на занятие своим ремеслом в этом городе. В Регенсбурге публичный дом, которым заправлял палач, располагался в непосредственном соседстве с его жилищем, а в некоторых других городах проститутки жили и прямо в доме палача, как например в Мюнхене, пока герцог Баварский не повелел в 1433 г. устроить для них муниципальный бордель, в который они и переселились в 1436 г. В Страсбурге палач надзирал не только за промыслом "жриц любви", но и за игорным домом, имея с этого тоже некоторый доход. В 1500 г. он был отстранен от этой обязанности, но в качестве компенсации ему было положено получать еженедельную доплату из городской казны. В г. Мемминген власти еще в начале XV в. наняли специального человека на должность содержателя борделя, но и он регулярно платил палачу определенную сумму. В Аугсбурге палач уже в XIV в. был не единственным, кто контролировал проституцию: в источниках упоминается бандерша по имени Рудольфина; к концу XV в. функция содержателя муниципального борделя окончательно перешла там к специальному чиновнику. Так же и в других городах постепенно, начиная с середины XV в. и особенно после Реформации, когда по религиозно-этическим мотивам бордели в протестантских регионах закрывали, палачи лишились этой должности, а вместе с нею и источника дохода, который был заменен прибавкой к жалованью.

Второй общераспространенной функцией палача в городах была чистка общественных уборных: она сохранялась за ним вплоть до конца XVIII в.

Кроме того, палачи были живодерами, ловили бродячих собак, удаляли из города падаль и т.д., если в муниципальном аппарате не было специального служащего, который специально занимался бы этим. Живодеры, в свою очередь, зачастую были помощниками палачей в их работе на лобном месте (при исполнении приговоров и последующей очистке места казни), и им за это тоже полагалась определенная плата. Нередко представители этих двух профессий - а также могильщики - были связаны между собой отношениями свойства, ибо найти жениха или невесту среди "честных" людей они, как правило, не могли. Так возникали целые династии палачей, служивших в одном или соседних городах.

Встречаются упоминания и о довольно неожиданных - после всего перечисленного - функциях: так, в Аугсбурге, согласно вышеупомянутому своду обычного права 1276 г., им поручалась охрана зерна, сложенного на рынке. В раннее новое время, после сооружения в городе хлебной биржи, мешки с зерном стали хранить в ней и стерегли их специальные служители.

О некоторых других промыслах палачей пойдет речь несколько ниже, сейчас же подчеркнем, что при всем разнообразии их труда и источников дохода они прежде всего являлись чиновниками на службе у местных властей, государственными (муниципальными) служащими. Надо иметь в виду, что эти слова не означали "бюрократа-управленца", а лишь указывали на то, что человек работал по договору с государством, обслуживая казенные надобности . При этом специальность могла быть самой разной - от юриста или писаря до золотых или, как в нашем случае, "заплечных" дел мастера. Тот факт, что работа его заключалась в пытках и умерщвлении людей, ничего не менял в этом его статусе: осознавая себя слугой государства и орудием в руках закона, палач, по собственной формулировке одного представителя этой профессии, "казнил смертью некоторых несчастных за их злодеяние и преступление, по достохвальному императорскому праву".

Коллизии, возникавшие в связи с палачами, могли быть совершенно однотипны тем, которые случались по поводу, например, таможен или других институтов со спорным подчинением. Так, скажем, после того как бамбергский палач Ганс Бек попросил у Совета отставку и получил ее, новый палач Ганс Шпенглер, прибывший из другого города, принес присягу не городскому Совету, а князю-епископу (точнее, его министру). После этого он получил от Бека ключи к дому, "где всегда жили палачи" и вселился в него без ведома Совета. Когда бургомистры спросили его, будет ли он присягать им (тем более, что раньше он уже служил этому городу), он ответил, что не будет. На этом основании они отказались выплачивать ему жалованье из городской казны и выдать ему униформу, как другим служащим, занятым в области юстиции и охраны порядка. Князь-епископ Бамберга вызвал бургомистров к себе для объяснений, и они аргументировали свое решение так: "прежние князья-епископы не препятствовали тому, чтобы Совет города Бамберга при необходимости нанимал палача, который был обязан (т.е. присягал) только ему и никому более, поэтому ему платили жалованье из городской казны. По новому закону об уголовном судопроизводстве князь-епископ отобрал это право у города и оставил его исключительно за собой. Это вызывает большое недовольство и пересуды среди граждан: поговаривают, что забыто, как при принесении присяги князю он дал обещание сохранить за бамбержцами их исконные права. Если же палач теперь никак не будет связан с Советом, а тот будет тем не менее платить ему жалованье, тем более, что и оба лобных места, для казни мечом и для повешения (с позволения сказать при Их Княжеской Милости), возведены и содержатся из коммунальных средств, то за такое Совет перед гражданами отвечать не может".

Выполнение таких работ, как пытка и казнь, требовало не только соответствующего оборудования и большой физической силы, но также изрядных познаний в анатомии и практического навыка. Ведь в одном случае необходимо было причинить допрашиваемому более или менее тяжкие страдания, но при этом не убить его и не лишить способности мыслить и говорить; в другом же - если судом не было определено никакое отягощение казни — палач должен был максимально быстро и без лишних мучений умертвить осужденного. Поскольку казни были массовым действом, приходилось считаться и с реакцией народа: за неудачный удар палач мог быть растерзан толпой, поэтому согласно, например, бамбергскому законодательству, перед каждой казнью судья провозглашал, что никто, под страхом наказания, телесного и имущественного, не должен палачу чинить никакого препятствия, и если удар у него не получится, то никто не смеет поднимать на него руку.

Приобрести такие способности можно было только в ходе специального обучения: человек, решивший стать палачом (потому ли, что отец его занимался этим делом, или для того, чтобы избегнуть уголовного наказания), сначала перенимал у старшего мастера его науку, работая при нем помощником, а чтобы самому стать мастером, он должен был исполнить "шедевр" - хорошо обезглавить осужденного. Обычаи, как видим, те же, что и в других ремеслах. В литературе встречаются сведения о цехоподобных корпорациях, в которые объединялись палачи, хотя мне информация о таковых не попадалась: возможно, именно они осуществляли надзор за качеством работы новичков.

Многие категории государственных служащих помимо исполнения приказов начальства оказывали на вполне легитимной основе услуги частным лицам и корпорациям, получая за это некоторую установленную плату. Применительно к палачам этот принцип реализовывался несколько иначе: ввиду монополии публичной власти на судопроизводство и исполнение наказаний только она могла поручить мастеру совершить пытку или казнь. Поэтому "заказчиками" выступали не частные лица или корпорации, а органы юстиции - местные суды различных инстанций, - хотя оплату услуг палача производили частично казна, а частично — обвиняющая сторона в процессе (если в качестве таковой не выступала сама местная власть). По заказам же от населения палачи осуществляли ряд других промыслов, которыми они занимались как частные лица и с которыми государство не имело и не хотело иметь ничего общего, а порой даже стремилось их пресечь.

Так, палачи торговали частями трупов и разными снадобьями, приготовленными из таковых: им приписывались разнообразные целебные свойства, они использовались в качестве амулетов. Более того, сплошь и рядом палачи практиковали как лекари: они могли диагностировать и лечить внутренние болезни и травмы не хуже, а зачастую лучше других специалистов в этой области - банщиков, цирюльников, даже ученых медиков.

Поскольку палач много имел дел с человеческим телом в самых разных его состояниях, он в результате длительных наблюдений мог приобрести значительный опыт в способах анализа состояния его органов. Разумеется, эти знания приобретались не во время пыток и казней, они требовали отдельного специального изучения человеческого организма: положение палачей имело то преимущество, что у них был неограниченный легальный доступ к трупам, которые они могли препарировать в познавательных целях, в то время как врачи долгое время были лишены такого права - для анатомических штудий они тайно покупали трупы у тех же палачей. Борясь с серьезной конкуренцией, медики регулярно требовали от властей запретить палачам врачебную практику. Эти усилия, однако, как правило, не увенчивались долговременным успехом: репутация "заплечных дел мастеров" как хороших лекарей была высока, и среди их клиентов были в том числе представители знати, которые сами же саботировали запреты, издаваемые теми органами власти, в которых они заседали.

Помимо соматической медицины, которой промышляли палачи, они же бывали экзорцистами. С этой функцией связана и сама идея пытки или казни в средневековье: с помощью воздействия на тело изгнать злого духа, побудившего человека на преступление. Искусство причинения страданий телу, которые не убивали бы человека, но позволили бы его душе освободиться от власти демона, имело свое применение и вне уголовного процесса, в медицинской практике.

Это последнее положение подводит нас к вопросу о положении палача в городском обществе, об отношении к нему тех, кто сосуществовал с ним в узком пространстве города и потенциально был кандидатом в его пациенты или жертвы.

Несмотря на то, что палач был официальным лицом, его персона не пользовалась достаточным иммунитетом, и ему полагалась охрана, когда он ходил по городу или за его пределы. Об "опасности для жизни", которой они подвергаются, мы постоянно читаем в прошениях от палачей и профосов. Очевидно, посягательства на личность или на жизнь палача были нередки. В Бамберге тот, кто вызывал палача (если его услуги требовались на территории епископства, но вне города Бамберга), вносил определенную сумму в залог того, что тот вернется целым и невредимым. В Аугсбурге особенно опасным для себя палачи почему-то считали время, когда там проходили рейхстаги. Возможно, дело было в том, что приезжало много чужих людей (в частности, вооруженных солдат) и ситуация в городе становилась несколько анемичной. Среди наиболее вероятных мишеней в случае взрывов насилия были, видимо, представители социальных низов, маргиналы, и в первую очередь те, кто вызывал страх и ненависть.

Вопрос о принадлежности палачей к категории "бесчестных" является довольно сложным и дискуссионным. Положение было в этом смысле несколько двойственным. С одной стороны, различные функции палача были связаны с грязными, унизительными и "бесчестными" (unehrlich) занятиями, что однозначно указывает на его низкий статус. И в общественном мнении во многих регионах Европы палач ставился на одну доску с другими презираемыми и преследуемыми социальными группами: евреями, фиглярами, бродягами, проститутками (последние назывались "varnde freulin", дословно - "бродячие девки") - и таким образом, хотя и жили постоянно на одном месте, приравнивались по статусу к бродягам. Иметь дело с ними было неприемлемо для "честных" людей, поэтому надзор и был возложен на палача как фигуру, статусно близкую к ним.

Но в средневековых нормативных текстах, как это ни покажется странно, палач нигде не причислялся эксплицитно к "бесчестным" людям и нигде мы не находим указаний на ограничения его правоспособности или иную дискриминацию, которые наблюдаются в отношении "бесправных людей" (rechtlose lewte) в таких кодексах как Саксонское и Швабское "Зерцала". В списке аугсбургского городского права 1373 г. палач назван "шлюхиным сыном" (der Hurensun der Henker), но и здесь мы не видим никаких юридических последствий, вытекающих из этого низкого статуса.

Только в конце средневековья и в самом начале раннего нового времени в правовых нормах других городов и территорий Империи мы находим примеры ограничений правоспособности палачей, связанных с их бесчестием. Один из наиболее ранних примеров этого - регламент, изданный в Страсбурге в 1500 г.: здесь палачу предписывается вести себя скромно, на улице уступать дорогу честным людям, не прикасаться на рынке ни к каким продуктам кроме тех, которые он собирается купить, в церкви стоять на специально отведенном месте, в тавернах не подходить к гражданам города и другим честным людям, не пить и не есть рядом с ними. В Бамберге по новому закону (начало XVI в.) палач не должен был пить ни в каком доме, кроме своего обиталища, и не должен был нигде и ни с кем играть, не должен был держать никакой "бедной дочери" (то есть, служанки, работающей за харчи), кроме своих, не должен был быть сварливым, но быть "с людьми и повсюду" мирным. В церкви палачу предписывалось стоять сзади у двери, при раздаче причастия он подходил к священнику последним. Отлучен он, как правило, не был (хотя в некоторых регионах практиковалось и такое), но помещался на самом краю общины - в прямом и переносном смысле.

Эта регламентация поведения, перемещения и местопребывания палача, по всей вероятности, не была абсолютным новшеством: она скорее всего отражала представления о должном, существовавшие и раньше. С известной осторожностью мы можем предположить, что в значительной мере она действовала как неписаный закон и в XV в., а может быть, даже и раньше, но документальных свидетельств об этом в нашем распоряжении на данный момент нет, поэтому самое большее, что можно утверждать - это что в конце средневековья, видимо, усилились настроения, отграничивавшие палача от остального общества и сближавшие его с другими представителями маргинализованных ремесел, что нашло свое отражение в изменении законодательства.

Интересен характер той регламентации, которой подвергалось поведение палача в этот период. Она, как можно заметить, была весьма подробной (что, впрочем, вообще характерно для эпохи "ордонансов" и "регламентов"), причем нацелена она была не просто на укрепление дисциплины, но, на мой взгляд, также - или в первую очередь — на предупреждение потенциально опасных контактов палача с "честными" людьми. Мы видим, что многие нормы призваны исключить саму возможность конфликта с его участием. Дело тут было, с одной стороны, в том, что, как уже говорилось выше, палач очень легко мог стать жертвой аффективных действий, с другой - в том, что и другим людям приходилось его опасаться. Своими знахарскими искусствами (от которых один шаг до колдовства) он мог сильно навредить обидчику; более того, уже одно только прикосновение "бесчестного" было само по себе бесчестящим. Тот, кто побывал под пыткой или на эшафоте, даже если он был потом оправдан или помилован, почти никогда не мог восстановить свое доброе время, потому что побывал в руках палача. Даже случайное прикосновение, тем более удар или проклятие, полученные от палача на улице или в трактире, были бы фатальны для чести - а значит, для всей судьбы человека.

Ситуация эта, впрочем, не устраивала власти, которые вскоре начали активно "возвращать" в лоно честного общества маргинализованные группы: выпускались законы, отменявшие правовые ограничения для представителей ремесел, считавшихся дотоле бесчестными, равно как и для евреев и других изгоев общества. Имеется свидетельство, что в начале раннего нового времени палач - по крайней мере в Аугсбурге — уже мог иметь права гражданства: два прошения, написанные нотариусом, подписаны "бюргер". Более того, в них говорится, что Совет города заверял палача Файта Штольца "во всякой милости и благорасположении". На одно из прошений ответ палачу передавал лично бургомистр.

Мы видим, таким образом, что палачи одновременно существовали в сфере отношений, с веберианской точки зрения, рациональных (служба) и иррациональных: они были орудием правосудия и занимались полуколдовской практикой, являлись постоянной мишенью аффективных действий и были вообще в сильной степени мифологизированной фигурой, хотя сами часто подчеркивали сугубо естественный, ремесленный характер своей деятельности, будь то работа на эшафоте или медицина.

Набор терминов, обозначающих палача, например, в немецком языке позднего средневековья и раннего нового времени, является прекрасной иллюстрацией того, какие коннотации были связаны с этой фигурой в представлениях современников: Scharfrichter, Nachrichter, Henker, Freimann, Ziichtiger, Angstmann, Meister Hans, Meister Hammerling, - эти разные названия отражают разные стороны его социальноправового и культурного статуса. Он - орудие правосудия (одного корня со словами "суд", "судья"), он - тот, кому дано право "свободно" убивать, тот, кто "наказывает", тот, кого "боятся", и "мастер", т.е. ремесленник. Именование "мастер Хеммерлинг", кстати, встречается также в фольклоре рудокопов, где оно относится к таинственному существу, обитающему под землей. В астрологии палачи имели тот же знак Зодиака, что и кузнецы - и те, и другие были людьми, через работу с огнем и железом связанными с хтоническими силами.

На границе же двух этих областей имела место своего рода "диффузия", то есть иррациональные массовые представления о месте палача в сообществе и о поведении, подобающем ему и по отношению к нему, перенимались частично в нормативную, более рационализованную сферу, после чего следовала реакция, и рационализирующая сила государственной власти пыталась "расколдовать" и реабилитировать фигуру палача, что ей, впрочем, не удалось до конца, так что настроения, против которых были направлены законы XVI в., сохранились и по сей день.


ЛИТЕРАТУРА

Conrad H. Deutsche Rechtsgeschichte. Karlsruhe, 1962. Vol. 1: Frilhzeit und Mittelalter.
Dulmen R. van. Theatre of Horror: Crime and Punishment in Early Modem Germany. Cambridge. 1990.
Keller A. Der Scharfrichter in der deutschen Kulturgeschichte. Bonn; Leipzig, 1921.
Schattenhofer M. Hexen, Huren und Henker // Oberbayerisches Archiv. 1984. Bd.10.
Schmidt E. Einfiihrung in die Geschichte der deutschen Strafrechtspflege. Gottingen.1951.
Schuhmann H. Der Scharfrichter: Seine Gestalt - Seine Funktion. Kempten, 1964.
Stuart K.E. The Boundaries of Honor: "Dishonorable People" in Augsburg, 1500-1800. Cambridge, 1993.
Zaremska A. Niegodne rzemioslo: Kat w spotoczenstwe Polski w XIV-XV st. Warszawa. 1986.

Пишет  Yin:

Есть одно почти априорное утверждение, которое хотя бы раз при мне произносил любой из моих коллег.

"Без специалиста с этим не справиться".

На месте "этого" может быть практически любой пережитый опыт, особенности характера или травма. Иди к психологу, самому это не отловишь.

По молодости я совершенно была с ним не согласна, а особенно с его вариацией "Не пытайся разобраться сам, иди к специалисту".
Потом поняла логику этой фразы... но все равно с ней не согласна.

Как бы сказать... я из той категории, которая self-made man, не знаю, как перевести это на русский. Сама себя сделала. И делаю.
И слышать такое в свой адрес... примерно тот же эффект будет, если сказать любому человеку "Я тут недавно сходила на йогу, и поняла, что мы все неправильно дышим. Ты тоже. Иди к специалисту, научись правильно дышать. Не пытайся научиться сама".

Я вижу в этом высказывании такую логику. Есть некоторые специфические травмы, которые сами по себе подразумевают сниженную критичность, сопротивление изменениям и в высокую степень искажения самовосприятия. Одной фразой в психологии это ловко описывается "он просто не знает, что может быть по-другому". Сама себя пожирающая травма.
Для успешного "самоделания", скажем, нужны некоторые ресурсы, а именно мотивация, энергия, и благоприятный фон.
В принципе, черты характера, необходимые для успешного самоделания, вполне склеиваются в процессе: например, я сама лично наблюдала у себя переход от импульсивности и неумения доводить дела до конца к умению последовательно и постепенно добиваться отсроченных результатов.
Но начальных ресурсов может не хватать для этой самосклейки. У меня бывали моменты, когда личность и деятельность просто рассыпались в руках сухой шелухой. Нужно было многое, а знаний и энергии ни на что не хватало. Ощущение, когда рассыпается собственное Я - пытка, которую злейшему врагу не пожелаешь. Но в конечном счете все равно все склеилось.

И вот, возвращаясь к первоначальной идее, почему нужно идти к специалисту - оно ведь может и не склеиться. Не в том смысле, что человек сам себя сожрет - это почти исключено, у организма очень мощные предохранительные клапаны. Он просто не изменится. Если организм сочтет невозможным какое-то изменение, если он, рационально оценив все имеющиеся эмоциональные, интеллектуальные, социальные, материальные ресурсы, решит, что изменение не сможет пройти успешно, он просто сделает откат назад. И можно сколь угодно хотеть и пускать слюни на успешных людей, организм сделает "стоп" - высоко замахнулся.

Причем организм именно что очень реалистично оценивает свои ресурсы.
Нехватка знаний, мотвации, неблагоприятное окружение или невозможность проработать свои эмоции - все это с математической точностью подсчитывается подсознанием. И если потребность не совпадает с ресурсом, ей дается красный свет. По-старому, может, не очень хорошо, да только по новому просто не выйдет.

Однако любой "стоп" решается набором ресурсов. Не важно, прочитаете ли вы десяток книг, медитируете ли, занимаетесь аффиримациями или еще что-то - ресурс начнет восполняться. Что-то полезнее, что-то вреднее.

А специалист - это большой, мощный кусок ресурса. Его знания, личность, эмпатия - это очень большой плюс. Хотя скорее - умножение или даже степень.
И этого плюса, в идеале, должно хватить на проведение изменений даже при самых нехороших травмах.
Сам человек просто сделает откат системы - а со специалистом он сможет пройти этот путь.

Но он - не единственная пилюля. Можно сделать это и самому. И, черт возьми, мне проще по крохам собрать собственный ресурс на большое дело, чем искать специалиста. Он соберет меня быстрее и лучше, но на него... не соберу я. Материальных ресурсов не хватит.

Но самому - это надо захотеть и надо искать. И справляться со всеми антиресурсными механизмами - сниженной самооценкой, отсутствием элементарных навыков, неблагоприятными паттернами поведения и прочее. Это много. Всю эту машинку тяжело запустить, особенно если не было благоприятного опыта. Зато потом уже трудно остановиться.

Самостоятельно - можно, самостоятельно - нужно. Даже если не выходит сейчас, ресурс накопится хоть на что-нибудь.
К специалисту тоже нужно, особенно если все рассыпается.
Но специалист - не единственный выход.

URL записи