Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Пишет  Darvest:

В ролевых и эзотерических тусовках часто встречаются люди, ассоциирующие себя с демонами. Они используют это как способ продемонстрировать свою исключительность, свои могущество и силу. Почему-то они забывают при этом, что демоны - это создания нижних миров. Нижний мир по определению расположен ниже чем этот, срединный. Чудовища оттуда - ночные страхи здесь. Они способны нашептывать смертным низменные желания и внушать искушения, порождать кошмары - но это все эфемерность, придаем ей реальность мы сами. Все предательства, убийства и ложь в этом мире совершаются людьми, а вовсе не голосами из преисподней. Существо, бывшее князем в аду, неизбежно умалится, поднявшись до срединного мира - ему придется пробиваться сквозь потолок своей реальности, прыгать через голову, преодолевать свой предел, приходя сюда, и здесь оно будет уже слабым. Люди, рассуждающие о том, как являлись в другой жизни повелителями демонов, на Земле выглядят шутами гороховыми - даже если они действительно являлись повелителями демонов.
Иное дело ангелы, небожители, боги. Существа высших миров, сила творения струится по их жилам заместо крови. Но... Ангел не может спуститься на землю просто так, рожденный на земле ангел - есть умалившийся ангел, сломавший свои крылья. Просто так никто не падает с неба.

Это прозвучит смешно и невероятно, но самые сильные существа в этом мире - люди. Люди возводят храмы и жилые дома, дворцы и крепости, люди расщепили атом и водят корабли в небо, люди умеют любить и верить. Демон или ангел, родившиеся в этом мире, имеют лишь один путь к совершенству - стать человеком и познать человеческую силу. Выращенное дерево и зачатая жизнь значат здесь больше, чем огонь и тьма иных сфер.

URL записи

Пишет  GTD:

Калькулятор, который поможет расcчитать время отхода ко сну
Задача: вам нужно проснуться в 6 часов утра, но при этом нужно сделать количество работы, равное n, которое стремится к бесконечности. Вопрос: когда лучше лечь спать, чтоб утром не быть разбитым и не спать на ходу весь следующий день?



В аюрведе идеальным временем для сна, во время которого организм полностью восстанавливается, считается промежуток с 10 вечера до 12 ночи. То есть для того, чтобы утром быть свежим и бодрым, нужно заснуть до 10 вечера. Но что делать, если в данный момент такая роскошь невозможна? Нужно просто посчитать на специальном калькуляторе

Есть такой волшебный калькулятор sleepyti.me, который поможет рассчитать время, когда можно лечь спать, если перед вами стоит задача — проснуться в определеное время и при этом быть хотя бы в относительно бодром состоянии.



как им пользоваться?Например, мне нужно проснуться в 6 утра. Значит лучше лечь спать в 9:00 вечера, 10:30 вечера, 12:00 или в 1:30 ночи. Но нужно иметь в виду, что вы не просто должны лечь в этом время в кровать. Для того чтобы нормально проснуться утром, к этому моменту вы должны уже заснуть.

В среднем взрослому человеку требуется 15 минут для того, чтобы заснуть, так что вы можете хотя бы примерно рассчитать время отхода ко сну, чтоб заснуть к определенному времени.

Этот будильник рассчитывает время, основываясь на продолжительности циклов сна человека и промежутков между ними. Стандартный цикл длится около 90 минут. Если вы проснетесь посреди цикла, будете чувствовать себя сонным, злым и раздраженным. Если же вы проснетесь как раз между циклами, будете чувствовать себя полностью отдохнувшим и бодрым.

Точно также можно рассчитать время подъема, если вы знаете, когда именно идете спать. Например, обычно считается, что ложиться спать днем после 4 часов уже нельзя, так как потом весь вечер будешь чувствовать себя разбитым и сонным. На самом деле всё можно, но только с умом. Например, если вас валит с ног от усталости после работы, а впереди ещё предстоит вечеринка, можно прилечь спать в 18:20 и проснуться в 19:50.

lifehacker.ru/

URL записи

Пишет [J]*Bridgewalker[/J]:

URL записи

(с) natasha_laurel

В четверг смотрела в стэнфордском кинотеатре So Big 1932 года с Барбарой Стэнвик и Бэтти Дэвис и думала.



Думала, что в последнее время все чаще встречается словосочетание «Золотая Эра Голливуда». Эпитет приписывается к разным временным рамкам, от двадцатых до пятидесятых годов. А ведь «Золотая Эра Голливуда» — это довольно краткий период: тридцатые годы.

Конечно, в промежутке между началом века, когда кинематограф появился на свет, и до конца двадцатых появлялись даже эпические вещи. Так, фильм, положивший начало Американскому кинематографу, The Birth of the Nation - 1915 года. Но такой фильм - единичное явление. В целом, кино двадцатых годов — это все еще только становление Голливуда.

Создатель первой фильмостудии (1893) Томас Эдисон необычайно злился и огорчался, когда кто-то еще в снимал движущиеся картинки, и преследовал их судебными исками.



Мелкие «студии» укрывались от грозного Эдисона, перевозя тележки с аппаратурой с места на место, а вот крупные страдали чрезвычайно. Хотя сам Эдисон был довольно энергичный товарищ, на борьбу с конкурентами у него уходило столько сил, что он не успевал снимать. Тогда кинотеатры, устав ждать новых картин, начинали снимать сами, пополняя орды киношников-кустарей.

Наконец, крупные компании, которые не могли перевозить тележки с аппаратурой, устали от этой междоусобной возни, собрались воедино, сделали Эдисону рационализаторское предложение, сформировали в 1908 году траст кинопроизводителей и объявили legal monopoly (наделили себя эксклюзивными правами на производство кино). Отныне все, кто посмел снимать фильму за пределами траста, становились не просто бяками, а уголовниками.

Наиболее упёртые бяки-уголовники (независимые студии) устремились от буквы закона на Дикий Запад (в Сан-Францсико и Лос-Анжелес), а также на Кубу и во Флориду. В условиях кубинской антисанитарии у киношников-повстанцев начался дружный понос, а во Флориде было так жарко, что всех замучила одышка. Зато в Калифорнии погодные условия оказались идеальными. Разные источники любят объяснять выбор в пользу Лос-Анжелеса погодой и природой. Мол, круглый год тепло, снимай - не хочу. На деле погода в Сан-Франциско почти столь же хороша для кино, а инфраструктура располагала к фильмоиндустрии куда больше, чем в Лос-Анжелесе. Тем не менее, все устремились в ЛА, и причина тому самая тривиальная: пять минут добежать до канадской мексиканской границы.

За несанкционированную съёмку фильмы полагалась серьезная кара, а кино снимать хотелось всем. Так что, ежели чего, покидать скромные пожитки в тачку и скатиться под горку в Тихуану из Лос-Анжелеса получалось быстрее, чем из Сан-Франциско. Вот и вся интифада.
Кто живет в ЛА и окрестностях, способны оценить парадокс масштаба советских инакомыслящих, которых сначала не выпускали, а потом - сами знаете что. Не всегда очередь на КПП Тихуана – Сан-Диего стояла с южной стороны. Когда-то она стояла с северной – на выезд.

В 1913 году доморощенных киношников в Лос-Анжелес набежало столько, что из района Лос-Анжелеса Голливуд выделился в самостоятельный город. Как бы там было дальше – неизвестно, но в 1915 году траст, который загнал киношников в голливдуские гребеня, лопнул. Создателей его обвинили в гнусной монополии и осудили на 20 миллионов долларов с конфискацией.

Голливудцы, словно советские диссиденты после распада СССР, внезапно лишились внешнего врага. В течение последующих десяти лет в Голливуде просто отделяли зерна от плевел. Были, повторюсь, отдельные талантливые вещи, но говорить о какой-то «Золотой Эре Голливуда» в эпоху дансингов и джаза нельзя. Кроме того, двадцатые годы — это золотая эра Нью-Йоркского Бродвея. Там высочайший уровень постановок, на сцене, оформленной виртуозными декораторами, талантливые актеры, одетые и обутые маститыми дизайнерами.

В это время в Голливуде талантливые мастера снимают бок о бок с ремесленниками. Актеры приходят на съёмки в пиджаках и юбках из собственного гардероба и вообще все на уровне школьного драмкружка. В принципе, к середине 20-х кинематограф уже начинает приобретать все черты серьезного искусства, но в 1927 году выходит первый talkie (озвученное кино). The Jazz Singer.



Сейчас, с высоты лет, это, конечно, выглядит как прорыв, но тогда произошло вот что. Дело в том, что к концу 20-х годов немое кино достигло довольно высокого уровня, и талантливые мастера стали естественным образом вытеснять кустарей. Появление Jazz Singer показало, что немое кино - неважно, сколь высокохудожественное – вчерашний день. Что дало еще один шанс всем, кто снимал кино «на коленке». Конец двадцатых годов отмечен валом озвученных картин такого качества, что на их фоне ютуб покажется симфонией.

Наконец, конец двадцатых прошел в болезненой адаптации актеров и режиссеров к звуковым съёмкам. В этом время были сняты восхитительные немые картины, но они... немые.

К началу тридцатых годов Голливуд адаптировался к звуку на съемочной площадке, «отмылся» от уголовного прошлого, и среда сама вытолкнула наверх талантливых мастеров, оттеснив ремесленников. Голливуд, словно Элизу Дулитл, теперь можно было вывести в люди. Тут уже на обитателей Южной Калифорнии обратил свое внимание Бродвей. В тридцатых начался активный обмен актеров и режиссеров между театральными подмостками и съёмочной площадкой — время, когда театр отдал кинематографу лучшее, что у него было.

Голливуд тридцатых годов — это эпоха таких героев как Кларк Гейбл, Марлен Дитрих, Кетрин Хепберн и Ингрид Бергман. Это период великих стилистов: Адриана и Трэвис Бэнтона. Даже строго-парижски ориентированный Вог в 1938 году признал, что “Hollywood is certainly the most perfect visual medium of fashion propaganda ever existed.” («Голливуд определённо лучший распространитель моды во все времена».)

Но самое главное даже не это. А то, что все эти люди были объединены общей идеей. Они влеклись друг к другу, и своим взаимным влечением создавали среду. И именно это взаимное влечение, эта среда и продукт её жизнедеятельности и есть то, что сегодня называют Hollywood Golden Age или Old Hollywood Glamour.

Это была своего рода компания единомышленников. Их взаимодействие вело к тому, что каждая грань кинематографии – сценарий, режиссура, актерская игра, костюмы — все было сделано на профессиональном уровне. И эта компания была одержима общей идеей – держать высокую художественную планку. Отношение голливудских мастеров тридцатых к кино сродни отношению музыканта к опере или литератора XIX века к роману.

Конечно, талантливые мастера экрана были до этого и будут всегда, но то, что случилось в тридцатых годах в Голливуде, — это было особое время. Момент, когда в свой карьерный пик встретилась критическая масса виртуозов экрана. Своим влечением они взаимодополняли друг друга и создавали среду. Вот это и есть Золотая Эра Голливуда.

Как это обычно бывает с удивительными моментами, длился он недолго. И начало, и конец ему полагают внешние обстоятельства. Такие, например, как появление телевидения. Но до телевидения еще лет десять.

Первый удар случился в 1934 году, когда влиятельная католическая организация Legion of Decency принялась следить за приличиями на экране. Сначало Legion предал анафеме парочку актеров, потом выпустил постановления, которые в одночасье истребили массу сильных сценариев, что лишило работы остальных. Министерсту культуры СССР такая гидра и не снилась.

Одним махом истребить Золотой Голливуд, конечно, не удалось. Но тут правительство подсуетилось. До 1940 года все студии прокатывали картины в своих кинотеатрах. В 1940 эта практика была запрещена. Теперь студии должны были продавать фильмы посредникам, а те — уже распределять по кинотеатрам. А значит, фильмы надо было делать так, чтобы они были этим посредникам, т.е. купцам, понятны. Ну, так и стали делать.

Наконец, началась война. После великих тридцатых, наступило десятилетие голливудского позора – сороковые годы. От таких грандиозных художественных проектов, как «Волшебник Страны Оз», «Багдадский Вор» и «Унесенные Ветром», кино рухнуло в слепленые на скорую руку лепёшки, замешаные на малом бюджете, псевдопатриотизме, проблематке войны и кинематографических семечек. Озлобленному и напуганному войной зрителю нравилось практически всё. Никогда еще фабрикантам грёз их ремесло не давалось так легко. Голливудские могулы сороковых процветали ноздря в ноздрю с заводами по пошиву аммуниции. Семена художественного цинизма, которым мы «наслаждаемся» сегодня, были посеяны именно в сороковые годы.

Конечно, красивые вещи продолжали создаваться. «Касабланка» снята в 1942 году. Но все это – лишь отголоски, осколки того времени, когда актеры, продюссеры, художники и стилисты были объединены общей идеей – поднять кино до уровня искусства. Когда кино снимали так, чтобы оно могло встать в один ряд с литературой, музыкой и балетом. Это был краткий период тридцатых годов, когда Голливуд был действительно великим.

Пишет  tes3m:

Явные и скрытые гомоэротические мотивы в трилогии Уильяма Голдинга "На край земли"- 5
О первом лейтенанте Чарльзе Саммерсе (продолжение).
Как я уже писала, только после завершения трилогии критики заподозрили, что он был влюблен в Эдмунда Толбота. Пожалуй, предположить это можно было уже после второго романа, но никак не после первого, о котором в основном и шла речь в моих предыдущих записях. Кстати, после первого романа Джон Хаффенден взял у Голдинга интервью, в котором заговорил, в частности, о Саммерсе.
"Хаффенден: Можете ли вы вспомнить, на каком этапе вы ввели в роман образ Саммерса, выступающего в качестве защитника человеческих ценностей и здравомыслия?
Голдинг: На самом деле, в "Ритуалах плавания" есть три загадочных персонажа, не объясненных до конца. Саммерс наиболее близок к тому, чтобы быть объясненным, но в некотором отношении, думаю, нужна еще одна книга, чтобы его объяснить... В первой версии он был гораздо больше похож на святого, но я подумал, что это смешно, и потому умалил его до того, кто мог быть оскорблен и кто мог обнаружить, что его социальное положение — фактор, чрезвычайно задевающий его личность." (1)
читать дальше     Заметно, что в своем ответе Голдинг, в трилогии которого нет ни шаблонных злодеев, ни святых, спорит с односторонним описанием Саммерса лишь как "защитника человеческих ценностей" и напоминает о присущих тому слабостях, заметных уже в "Ритуалах плавания" и более полно раскрытых в последующих двух книгах. Хотя в фильме, в сравнении с книгой, Саммерс выглядит почти лишенным недостатков, но даже там заметно, что он не чужд зависти и ревности и потому не беспристрастен, оценивая план лейтенанта Бене по починке мачты и предупреждая Толбота, что тот вредит своей репутации дружбой с вольнодумцем Преттименом.
     Сравнивая Саммерса и Толбота в книге и в фильме, надо иметь в виду, что в книге они моложе. Бенедикт Камбербэтч, конечно, не выглядит на свои 29 лет, но Толботу в романе, как можно догадаться, вообще лет 18-19, если не 17. Впрочем, он выглядит старше (видимо, благодаря высокому росту и умению держаться не по возрасту солидно (2)). Джейми Сайвсу, играющему Саммерса, на вид никак не меньше его 32-х лет, а в романе Толбот пишет, что Саммерс "хорошо сложенный молодой человек в мундире, на два или три года старше меня" ("a well-built young man in uniform and two or three years my senior").
     Саммерс начал общаться с Толботом по долгу службы, приходя к нему с поручениями от капитана, и постепенно привязался к молодому аристократу и увлекся им, как станет понятно дальше (понятно "читателям, но не самому Толботу", как писал Джон Кэри (3)). Возможно, Саммерс удержался бы от более тесной дружбы с человеком, бросившим вызов капитану Андерсону, ведь, как пишет Толбот в начале второго романа, "приходится признать: Саммерс - хотя он и хороший человек, и отличный моряк, - не желает ни в чем противоречить капитану", но потом Саммерсу показалось, что Толбот недвусмысленно пообещал ему свое покровительство, и для человека, беспокоящегося о "своей драгоценной карьере"(4), это решило все. Толбот в свою очередь был польщен дружбой первого лейтенанта, второго по значимости человека на корабле. Как нам кажется, уже в конце первого романа Голдинг начинает намекать на то, что Саммерса притягивает к главному герою не только дружеская симпатия или забота о карьере. После того, как пропал слуга Виллер, Толбот записал в дневнике: "Мне будет недоставать его — вряд ли можно надеяться, что Филлипс [другой слуга] окажется столь же услужлив. Да вот только недавно самому пришлось стаскивать сапоги, хорошо еще Саммерс как раз зашел ко мне в каюту, помог по доброте душевной"(4). Избалованный близкими Толбот не видит в этом ничего необычного, но Саммерс, болезненно воспринимающий свое положение выходца из низов и стремящийся утвердиться в качестве "офицера и джентльмена", вряд ли стал бы стаскивать сапоги с другого джентльмена, если бы тот не занимал совершенно особого места в его жизни.
     В начале второго романа Саммерс и Толбот уже зовут друг друга по имени и прогуливаются вдвоем: "Насколько я мог заметить, единственное время, когда Саммерс отдыхает - в течение одного часа перед полуднем, приблизительно с одиннадцати до двенадцати; он обходит палубу с видом человека, совершающего моцион. Некоторые из пассажиров следуют его примеру, и я рад сообщить, что Чарльз обычно выбирает в спутники для прогулок меня! Это вошло в привычку. Мы прогуливаемся взад-вперед на шкафуте по левому борту, а мистер Преттимен и его невеста мисс Грэнхем делают то же самое по правому борту. По молчаливому согласию мы ходим не все вчетвером, а парами. Таким образом, когда они разворачиваются у бака, отправляясь в обратный путь, мы разворачиваемся у входа на ют"(5).
     Тем временем в романе, вопреки словам Толбота о том, что в его повествовании нет приключений — "ни штормов, ни кораблекрушений", "ни вида и ни звука неприятеля", "ни геройства" (5), начинается череда событий, которую вполне можно назвать приключениями (какими они могут быть в не приключенческом романе). Корабль попадает в шторм и, из-за беспечности Девереля, бросившего вахту, теряет возможность пользоваться двумя мачтами из трех. Толбот проявляет себя с лучшей стороны: "Капитан Андерсон, бросив заводить на кофель-нагель какой-то конец, очертя голову ринулся к другому тросу и повис на нем… Я подобрался к нему и тоже вцепился в трос. Под нашим двойным усилием трос подался..." (5). В результате Толбот получил сильный удар канатом по голове, но, похоже, что мнение капитана о нем с этого времени начитает меняться к лучшему. Сам Андерсон, которого Толбот прежде считал всего лишь "мелким тираном", оказывается очень хорошим капитаном: "Мне было слышно, словно издалека, как капитан Андерсон непрерывным потоком выдавал приказания. Никогда прежде я не понимал его так плохо и не думал о нем так хорошо. В голосе его звучали спокойствие и уверенность"(5).
читать дальше     Затем корабль, на котором плывет Толбот, встречается с другим кораблем — из-за необычного для английского корабля цвета парусов команда и пассажиры некоторое время принимают его за французский и ожидают схватки, но корабль оказывается английским фрегатом под названием "Альциона". Капитана "Альционы", сэра Генри Сомерсета, сопровождают жена и ее воспитанница Мэрион Чамли. Толбот влюбляется в эту девушку, танцует с ней на балу, но затем их корабли расходятся в разные стороны, причем Толбот в это время лежит без сознания — сказалась контузия. Пришедший в себя после болезни Толбот узнает, что капитан обменял дерзкого и грубо нарушавшего дисциплину Девереля на лейтенанта с "Альционы", о котором шепчутся, что он впал в немилость у капитана Сомерсета, потому что ухаживал за его женой.
     Этот лейтенант, сын французских эмигрантов, принявших в Англии фамилию Бене (ударение на последнем слоге), очень красив (в экранизации, к сожалению, его играет актер с куда более заурядной внешностью). Вот каким предстает Бене перед Толботом во время их первой встречи: "Он стянул зюйдвестку, рассыпав больше золотых локонов, чем пристало иметь мужчине. Он был меньше меня ростом. Впрочем, это можно сказать о многих. Он очень жизнерадостно мне улыбнулся, когда мимо нас выстрелило залпом брызг. Я мгновенно отметил голубые глаза, розовые щеки и алые губы, такие нежные, словно их пощадил суровый ветер и не коснулся ни единый луч тропического солнца" (6).
      Толбота тянет поговорить с Бене — во-первых, тот единственный, кто знает Мэрион и кого можно о ней расспросить, во-вторых, Толбот хочет увериться, что Мэрион не была очарована этим писаным красавцем, в-третьих, как заподозрили некоторые критики, не исключено, что им был неосознанно очарован сам Толбот, подчеркивающий во внешности Бене женственные черты ("больше золотых локонов, чем пристало иметь мужчине", "лицо, как у девушки"(7)) и ухитрившийся на протяжении половины трилогии (Бене появляется в середине второй книги) 15 раз упомянуть его прекрасные волосы, 3 раза — прекрасный цвет лица, два раза назвать Адонисом (8) и еще много раз прямо или косвенно упомянуть о его привлекательности (в том числе и о его юношеской живости и легкости движений: Бене, спускаясь со сходней, по словам Толбота, двигался так, "словно являлся истинным воплощением этого ясного неба, ветра и моря"(9)).
     Однако, если Толбота и притягивает красота Бене, то на подсознательном уровне, а сознательно Толбот влюблен в Мэрион Чамли, причем влюблен романтически — "с первого взгляда", возвышенно, мечтая соединить с ней судьбу, хотя знает о ней в сущности совсем мало. Но он еще не поделился своими переживаниями с Саммерсом, а тот, если и заметил, что Толботу понравилась Мэрион, вряд ли придал этому серьезное значение — она плывет в Индию, Толбот в Австралию, она бесприданница, а когда Саммерс расспрашивал Толбота о его планах на будущее, в том числе и в личной жизни, тот сказал, что "будет жить, как все живут"(5) женится лет через десять на богатой и красивой юной девушке из хорошей семьи, а пока вовсе не намерен "изображать Ромео с какой-нибудь Джульеттой"(5). Таким образом, видя, как Толбот постоянно разыскивает Бене и заводит с ним разговоры, Саммерс не может объяснить это тем, что Бене для его друга — единственное связующее звено с любимой девушкой, ему начинает казаться, что Бене занял его, Саммерса, место в жизни Толбота, а поскольку Бене с первой же встречи понравился и нелюдимому капитану Андерсону, и тот стал прислушиваться к его мнению больше, чем к мнению своего первого помощника, немудрено, что Саммерс почувствовал себя потерявшим все, чем дорожил, и обвинил в этом нового лейтенанта.
     Толбот, как обычно, записывает происходящее, но не понимает его смысла. Когда он в очередной раз отвлекает Бене от несения службы разговорами (причем лейтенант два раза просит Толбота уйти, так как тот забрел туда, где пассажиры находиться не должны), Саммерс не выдерживает и, пользуясь своим положением старшего офицера, одергивает Бене (хотя тот явно ни в чем не виноват): "Мистер Бене! Когда вы закончите разговаривать, будьте так добры вернуться к своим обязанностям. Мы вас ждем"(10).
     Чуть позже, когда начинается шторм, Толбот, видя Саммерса, хватает его за руку и называет по имени.
     "— Чарльз, я должен поговорить с тобой...
     — Эдмунд! Мистер Толбот!
     — Ребенок Пайков ... Нельсон...
     — Мистер Толбот, это выходит за всякие рамки! Вернитесь в свою каюту или я буду вынужден вас туда отправить!
     — Чарльз!
     Он решительно освободил свою руку и демонстративно начал отдавать приказы" (11).
     Эту подчеркнутую строгость, переход на официальное обращение по фамилии нельзя объяснить только серьезностью обстановки: раньше Саммерс так с Толботом не разговаривал даже в минуты опасности.
читать дальше     Затем на глазах у Толбота стреляется слуга (он прежде тонул, был спасен, и теперь, ожидая, что корабль потонет, предпочел умереть иначе). Толбот теряет сознание, приходит в себя в пассажирском салоне, за ним ухаживают дамы. Появляется Саммерс, расспрашивает о случившемся, и Толбот замечает на его лице "выражение явной неприязни". Потом Саммерс ведет Толбота в кают-компанию для лейтенантов (помещение с множеством спальных комнат, выходящих в одну гостиную) и показывает спальную комнату, которую тот будет занимать, пока его старую каюту не приведут в порядок. Не удержалась, перевела весь отрывок, он показался мне и смешным, и трогательным.
     "— Это для меня?
     — На некоторое время.
     — Она маленькая.
     — Чего же вы ждали, мистер Толбот? Она была достаточно хороша для вашего друга мистера Девереля, а теперь достаточно хороша для вашего нового друга, мистера Бене. Она предназначена, сэр, для простого лейтенанта — какого-нибудь бедняка без перспектив, без надежд, предназначена, возможно, для человека, изгнанного с его законного места каким-то, каким-то...
     — Дорогой мой мистер Саммерс!
     — Не протестуйте, сэр. По крайней мере, я могу сказать то, что считаю нужным — теперь вы нашли нового друга для вашего покровительства!
     — Моего — чего?
     — Покровительства, которое вы когда-то пообещали мне, но сейчас лишили, как ясно из этого...
     — Да что же это! Тут какая-то ужасная ошибка. Я никогда не обещал вам моего покровительства, потому что мне нечем одарять!
     Первый лейтенант коротко и зло рассмеялся.
     — Понимаю. Что ж, этот способ покончить с делом не хуже, чем любой другой. Итак, теперь он владеет всем.
     Бортовая качка чуть не швырнула меня через всю кают-компанию, но я схватился за дверь и крепко вцепился в дверную ручку.
     — Кто владеет всем?
     — Мистер Бене.
     — Вы говорите загадками. Какое отношение имеет к нам мистер Бене? И почему вы вдруг решили, что я запросто могу подарить корабль или пост?
     — Вы не помните? Или нашли более удобным об этом забыть?
     — Думаю, вам надо лучше объяснить. Что я такого сказал, что вы поняли как обещание?
     — Коль скоро вы эти слова забыли, для меня было бы бесчестьем их повторять.
     — Раз и навсегда, пока у меня не взорвались мозги... Нет, не так! Вы не объясните мне раз и навсегда, что, по вашему мнению, я сказал?
     — Это было в вашей старой каюте, когда мы были озабочены случившимся с Колли. Я сказал: "У меня нет покровителя". Вы немедленно откликнулись: "Не будьте в этом так уверены, мистер Саммерс!" Вот ваши подлинные слова! Отрицайте их, если хотите!
     — Но это не было предложением покровительства! Это было знаком уважения, искренним предложением дружбы! Мое положение настолько же ниже того, при котором можно оказывать покровительство, насколько ваше, мне казалось, выше этого.
     — Довольно, больше ни слова. Я ошибся в нас обоих. Я должен откланяться.
     — Мистер Саммерс! Вернитесь!
     Долгая пауза.
     — Для чего, сэр?"
     — Вы меня вынуждаете —у нас трудности. И корабль может потонуть! Господи! Разве мы не смешны? Но хватит об этом. Дневник, который я храню для моего крестного и в котором, как вы полагаете, нет ничего, кроме описания несправедливости нашего доброго капитана... Почитайте его, если хотите. Он окажется перед моим крестным, одним из вельмож, вершащих дела нашей страны. Он прочтет каждую страницу. Давайте, сэр, разрежьте парусину и прочтите каждое слово. Я... Вы обнаружите там настоящий гимн в вашу честь. Там трудно найти страницу, на которой ваше имя, ваше поведение и характер не были бы описаны в выражениях, говорящих о восхищении и, осмелюсь сказать, уважении ... и привязанности. Это все, что я мог сделать для вас, и это то, что я для вас сделал.
     Пауза теперь была даже дольше. Думаю, мы не смотрели друг на друга. Когда он наконец мне ответил, его голос звучал хрипло.
     — Ну, теперь вы лучше знаете, мистер Толбот. Я не стою вашего восхищения или внимания.
     — Не говорите так!
     Мы стояли лицом к лицу, каждый, как обычно, выпрямив одну ногу, согнув и вытянув другую [чтобы не упасть из-за качки]. Несмотря на величайшую серьезность нашего разговора, а может, благодаря ему, я не мог не осознавать некоторого комизма ситуации. Но не время было обращать на это внимание. Мистер Саммерс говорил. Его голос дрожал от чувств.
     — У меня нет семьи, мистер Толбот, и не думаю, что я склонен к супружеству. И все же мои привязанности глубоки и сильны. У каждого каната свое сопротивление разрыву, так и у людей. Утратить свою долю вашего внимания, видеть более молодого человека, обладающего всеми преимуществами, в которых мне отказано, достигшего целиком и полностью того, на что я не мог и надеяться...
     — Подождите! Подождите! Если бы вы только знали о моей подлости, о моих попытках вами манипулировать, не говоря уже о самомнении, которое я теперь осознаю, — я не могу всего объяснить! В сравнении с вами я ничтожен, вот в чем все дело! Но для меня было бы величайшей честью, если бы вы согласились остаться моим другом.
     Внезапно он шагнул вперед.
     — Это больше, чем я мог надеяться, больше, чем заслужил. Ах, не смотрите с таким огорчением, сэр! Эти тучи развеются. Вы за последнее время очень устали — по разным причинам, и я так виноват, что умножил ваши заботы.
     — Я слишком многому учусь, вот в чем дело. Мужчины и женщины — прошу вас, не смейтесь, но я посвятил себя политическому и беспристрастному наблюдению над природой обоих полов, хотя из моего общения с вами, с ней и с бедным Виллером... Эти слезы не зависят от моей воли, это оттого, что я несколько раз ударился головой. Прошу вас, не обращайте на них внимания. Господи, мужчина в ...
     — Сколько вам лет?
     Когда я повторил, он вскрикнул.
     — Как, не старше?
     — Чему вы так удивились? А вы думали, сколько мне лет?
     — Больше. Гораздо больше.
     Выражение неприступной холодности исчезло с его лица, сменилось совсем другим.
     Я нерешительно протянул руку, и, как это и подобает благородному сердцем англичанину, каким он и является, он схватил ее обеими руками и стиснул в дрожащем и мужественном рукопожатии.
     — Эдмунд!
     — Дорогой мой!
     Я все еще ощущал определенный комизм нашего положения, но в тот момент дальнейшая сдержанность была невозможна, и я пожал ему руку в ответ."(12)
Будет продолжение.
Несколько кадров из фильма.
Капитан Андерсон (Джаред Харрис).

Капитан Андерсон, лейтенант Камбершам (в центре, с подзорной трубой) и первый лейтенант Саммерс. В романе:
"- А нет признаков, что они нас обнаружили?
- Нет, сэр. И поскольку у нас не хватает двух стеньг, есть возможность остаться незамеченными.
- "Остаться незамеченными", мистер Камбершам? Мне не нравится это выражение. Я не собираюсь проходить незамеченным, сэр! Если мы сблизимся, и окажется, что перед нами враг, я намерен сразиться."(5)



«"Ежели столкнемся, что ж, дадим бой!" - сказал я и поднял бокал за победу. Но никогда еще не доводилось мне видеть более печального и менее воинственного собрания.
Ничего не произошло, только тщедушный мистер Пайк бросил нож и вилку и разразился слезами.
- Мои дети, о, мои дети! Милая Арабелла! Бедняжка Фиби!
Его супруга положила руку ему на плечо, пытаясь утешить. Я заговорил с ним напрямик, как мужчина с мужчиной.
- Полно, Пайк, не трусьте! Мы попали в переделку и должны показать себя с лучшей стороны. А что касается ваших дочерей, не беспокойтесь - они для французов слишком малы!
Последнее замечание мое получилось неудачно двусмысленным. Миссис Пайк шумно разрыдалась. Зенобия и миссис Брокльбанк одновременно хихикнули. Мисс Грэнхем отложила нож и вилку и вперила в меня каменный взгляд:
- Мистер Тальбот, вы превзошли самого себя.» (5)


Мисс Грэнхем (Виктория Хэмилтон) осматривает рану Толбота (он еще раз ударился головой, когда ожидали нападения французов и артиллерист Аскью учил пассажиров стрелять из пушек).


Мэрион Чамли (Джоанна Пейдж). У Голдинга она темноволоса: "Miss Chumley leaned her dark ringlets close to me and spoke behind her fan".




Лейтенант Бене (Ниал МакГрегор).
Примечания.1. Novelists in Interview by John Haffenden, 1985, p. 102.
2. "Право, у меня самая обыкновенная внешность джентльмена, и одеваюсь я соответственно. Правда, ростом я выше среднего, и, возможно — говорю «возможно» и не более, — сознание того, какой пост мне предстоит занять, придало моей осанке больше достоинства, чем привычно видеть в молодом человеке моих лет" (Уильям Голдинг. Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. «Симпозиум» 2000 г. (в сети)).
3. William Golding: The Man Who Wrote Lord of the Flies by John Carey, Simon and Schuster, 2010, 455, 489.
4. Уильям Голдинг. Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. «Симпозиум» 2000 г. (в сети)
5. Отсюда.
6. "He pulled off his sou'wester and shook out far more golden locks than a man ought to have. He was smaller than I. But then — so are most people. He smiled up at me with great cheerfulness as a volley of spray shot past us. I had an instant impression of blue eyes, pink cheeks and ruddy lips which seemed by their delicacy to have evaded of wildness of the weather and even the touch of the tropic sun" (Close Quarters by William Golding, Faber & Faber, 146-147). Перевод наш, как и во всех случаях, где не указано издание на русском.
7. "a face like a girl's" (Fire Down Below, 143)
8. Close Quarters:
146 golden locks
148 golden locks
178 yellow hair
182 his locks
190 yellow hair + fresh complexion
207 golden fleece
209 golden locks
217 Benét was personable. He was far more personable than I. He was a poet—his hair—his fair complexion—his agility—
229 Certainly his general appearance and air are very pleasing. Golden hair and a complexion which seems wholly resistant to salt—he is a veritable marine Adonis!
Fire Down Below:
4 yellow hair
7 our yellow-haired friend
53 his long locks
143 just because he has yellow hair and a face like a girl's
144 his yellow hair
149 his yellow hair
216 naval Adonis
9. "Mr Benét came down the stairs, bounding again, and went forward in the same fashion as if he were the very personification of this bright air and wind and sea" (Close Quarters, 260).
10. «Charles Summers hailed from the fo'castle.
"Mr Benét! When you have concluded your conversation be good enough to return to your duties. We are waiting."» (Close Quarters, 226).
11. «I hurried away, ran perilously along the heaving deck and seized Charles Sommers by the arm.
"Charles, I must speak with you—"
"Edmund! Mr Talbot!"
"The Pike child—Nelson—"
"Mr Talbot, this passes everything! Return to your cabin or I must have you conducted there!"
"Charles!"
He positively shook his arm free and pointedly began to issue orders. » (Close Quarters, 232-233).
12. "This is for me?"
"For the time being."
"It is small."
"What did you expect, Mr Talbot? It was good enough for your friend Mr Deverel and it is good enough for your new friend, Mr Benet. It is designed, sir, for a mere lieutenant, some poor man with no prospects, no hope, designed perhaps for a man thrust out of his legitimate place by a, a—"
"My dear Mr Summers!"
"Do not protest, sir. At least I may say what I choose now you have found a new friend for your patronage!"
"My what?"
"That patronage which you once promised me but have now withdrawn as is evident from the—"
"What is all this? There is some dreadful mistake! I never promised you my patronage, for I have none to bestow!"
The first lieutenant laughed briefly and angrily.
"I understand. Well, it is as good a way of ending the affair as another. So. He has everything then."
I seized the door and hung on to the handle as a roll promised to throw me across the wardroom.
"Who has everything?"
"Mr Benet."
"You are talking in riddles. What has Mr Benet to do with us? Where on earth did you get the idea that I had the gift of a ship or a place in my pocket?"
"Do you not remember? Or is it more convenient for you to forget?"
"I think you had better explain. What have I said which promised you anything?"
"Since you have forgotten the words it wuld shame me to repeat them."
"Once and for all, before my brain bursts—no, not that!—once and for all will you not tell me what you think I have said?"
"It was in your old cabin when we were concerned with Colley. I said, 'I have no patron.' You answered immediately, 'Do not be so certain, Mr Summers!' Those were your very words! Deny it if you choose!"
"But that was not an offer of patronage! It was an expression of esteem, of my sinserely proffered friendship! I am as far beneath the possibility of exercising patronage as I thought you was above it!"
"Say no more. I have mistaken us both. I will wish you good day."
"Mr Summers! Come back!"
There was a long pause.
"To what end, sir?"
"You compel me — we are down among embarrassments. And the ship may sink, good God! Are we not laughable? But enough of that.The journal which I kept for my godfather and which you suppose to contain nothing but a description of our good captain's injustice — you may read it if you choose. It will lie before my godfather, a nobleman of influence in our country's affairs. He will read every page. Take it away, sir, slit the canvas, read every word. <...>
"I have no family, Mr Talbot, and I do not believe myself inclined to marriage. Yet my attachments are deep and strong. Men, like cables, have each their breaking strain. To lose my place in your regard, to see a younger man, one with all advantages which were denied me, achieve on every level what I could never hope for—"
"Wait, wait! If you were only aware of my meanness, my attemps at manipulation, let alone a self-esteem which I now perceive to be— I cannot explain myself. Measured against you I am a paltry fellow, that is the fact of the matter! But I would be honoured above all things if you would agree to continue my friend."<...> (Close Quarters, 266-270).

URL записи

Пишет  Св.:

Warehouse 13 (сериал)

Клаудия, Хелена, Майка, Лина

Фантастический сериал телеканала SyFy, действие происходит в рамках той же реальности, что Eureka и Alphas, в сериалах случаются кроссоверы, хотя по тону и акцентам они сильно различаются.
Хранилище 13 - тайная правительственная организация, которая занимается тем, что собирает разбросанные по миру сверхъестественные артефакты (в сериале дается псевдонаучное обоснование их существованию), обезвреживает их, хранит и изучает. Артефакты чаще всего являются предметами, связанными с известными людьми или событиями, и соответствующая энергия определяет их действие. Например: зеркало Льюиса Кэрролла, кисть Уолта Диснея, расческа Мэрилин Монро, перо и дневник Эдгара По, и так далее. читать дальше
Сериал открывают агенты секретной службы Майка Беринг (Одни девочки в детстве играли в Барби. Другие брали уроки фехтования.) и Пит Латимер, которых назначают работать в Хранилище 13. Там они знакомятся с Арти Нильсеном, давним агентом Хранилища, Линой - медиумом и организатором прикрытия Хранилища, их загадочной начальницей миссис Фредерик, а затем к команде добавляются юная остроумная хакерша Клаудия, викторианская изобретательница Хелена Дж. Уэллс и агент Стив Джинкс. Уже из списка основного каста видно, какую значительную роль в сериале отводят женщинам. Помимо прохождения теста Бехдель, они постоянно активно действуют, у них яркие и нестандартные характеры и личные истории, сложные отношения между собой, и многие ключевые сюжетные линии опираются именно на них, причем не как на пассивные объекты, вокруг которых происходит действие, а как на субъектов этого действия. Дополнительно приятно то, что персонажи-мужчины никогда не воспринимают их как объекты; между мужчинами и женщинами в сериале также существуют сложные и разнообразные отношения, преимущественно профессиональные и дружеские (любовных линий между основными персонажами нет, юста практически тоже нет, об одном исключении ниже), а свой любовный или сексуальный интерес к основным или эпизодическим женским персонажам персонажи мужские выражают в достаточно уважительной манере (неуважительные же проявления критикуются в рамках самого сериала). В общем, в этом сериале реализовано то, на что по сути направлен тест Бехдель и другие формы феминистской критики художественных произведений: женщины существуют в его пространстве как полноценные и равноправные персонажи, чья роль никак не ограничена их половой принадлежностью.
Что касается ЛГБТ-тематики, то, хотя ее немного, по сравнению с Eureka она представлена, причем в лице двух персонажей из основного каста - Стива Джинкса (который сообщает об этом сначала Клаудии, а потом и всей команде, в абсолютно будничной и ненапряженной остановке) и Хелены (которая в одной из сцен так же ненавязчиво сообщает, что "многие из моих любовников были мужчинами"). Квирных любовных линий пока нет, но сериал вообще не перенапряжен любовными линиями.
Хотя все персонажи сериала интересны, особенно любопытна Хелена Дж. Уэллс. В мире сериала она - автор всех изобретений, описанных в книгах Герберта Уэллса, и автор идей этих книг. Она была сотрудницей Хранилища 12 в викторианском Лондоне, где носила брюки и занималась расследованиями паранормальных явлений. Нрав она имела крайне свободный, очаровала всех мужчин Лондона, кроме Оскара Уайльда (не потому, что не старалась), а также, надо полагать, всех женщин. Оказавшись в результате трагической истории в нашем времени, она становится то сотрудником, то противником Хранилища 13. Отношения Хелены и Майки, переросшие из недоверия в крайне эмоционально заряженную привязанность, накалены настолько, что их хочется трактовать скорее не как дружбу, а как нарастающий юст.

Один из бонусов сериала - общая его гиковость и соответствующие отсылки. Квинтэссенцией является эпизод 2х02, в котором снимались актеры из Firefly, постоянно цитировался сериал Smallville, а сюжет был связан с комиксными супергероями. В викторианском эпизоде роль помощника Хелены Уэллс играл Гарет Дэвид Ллойд, известный по похожей современной роли в сериале Torchwood, на который Warehouse 13 местами очень похож.

URL записи

Пишет [J]Нефилимчик[/J]:

Это жуткое словоблудие, я знаю, но песня была поставлена на репит и меня вштырило)

Когда я засыпал, светило солнце, царапая лучами по стеклу. Я медленно сползал в густую мглу, тягучей каплей с края и до донца, я видел ядовитые цветы, растущие из ржавой арматуры и тени в петлях колыхались хмуро. Здесь все не так, как говорила ты.
Мой облик растащили по углам, состарив оцифрованную пленку - и я иду, бреду туда, где тонко, где режут между нами и по нам. Под веками колотится земля, пытаясь прорастить в мой череп розы - я чувствую свои метаморфозы, бутоном раскрывается мой взгляд. Я слышу, как дождь яростно стучит в мой дом из лакированного бука, как пряхи с жадным стоном тянут руки, срезая огонек моей свечи. Я пячусь от надколотых зеркал, я прячусь от зубастых фей забвенья - один укус и распадутся звенья, и черный силуэт мой снимет скальп.
Мне кажется, я чуть переборщил, уснув так неожиданно, экспромтом - я рыскаю по храмам Ахеронта и жертва во мне радостно кричит при виде древних жертвенников, крючьев, дрожащих в предвкушении жрецов... мне кажется, что я почти готов - но солнце изнутри печет и мучит.
Кусок июля в легких задышал и вонь пещер рассеял запах вишни - я вспомнил, что я здесь и я здесь лишний, что не на тот вокзал я прибежал. Во мне взорвались сотни острых звезд, я бился и скулил, орал и плакал, я к летним небесам пути царапал, из треснувших обломков строил мост. Я выпрямился. Воздух через ноздри мне взрезал горло бритвой ледяной - луна плыла серебряной блесной, шумели ели сумрачно и грозно. Душа опять на костяном кресте, я склеился, я стал единым целым.
Нагнулся я и осень заалела на кончиках обломанных ногтей.

URL записи

Пишет  Seilas:

Порноалгебра
Однажды я начал смотреть порнографический фильм. Меня заинтересовал сюжет: учитель математики и его ученик. Фильм начался с конфликта: учитель ругалсь из-за того, что ученик никак не может научиться решать уравнения. Я задумался - о каких уравнениях идёт речь? В школе изучаются линейные и квадратные уравнения, однако для такой темы актёр был явно староват. Возможно, он будет решать кубическое уравнение, где надо вычислить натуральный корень? Или произвольное уравнение третьей или четвертой степени, решаемое по формулам Кардано? Я не знал ответа.
А вдруг речь пойдёт о разрешимости в радикалах уравнения произвольной степени путём построения произвольной группы Галуа? Но это было слишком прекрасно. Скорее всего, - я прикинул наиболее вероятный исход - будет уравнение с параметром, из вступительной математики в какой-нибудь говновуз. Но действие продолжалось - на доске актёр написала пару линейных уравнений. Линейных! Линейных, блять! Уравнений первой степени, изучаемых в пятом или шестом классе!
Меня не покидало ощущение фальши происходящего.
Глубоко раздосадованный, я выключил фильм.

URL записи